У нас все хорошо, у нас всех. Спасибо.
– А как школа? Малыши привыкли?
– Да, отец. Спасибо. Все вышло точно так, как вы говорили.
– Ну, если я когда-нибудь чем-то еще смогу вам помочь, пожалуйста…
– Вы слишком добры, честное слово.
– Не стоит. Мне самому было приятно.
Я закашлялся, заерзал в своем пиджаке.
– Вы уже готовы заказать, отец?
– Да, по-моему, готовы. Джек?
– Брэнди, будьте любезны. И кофе. Целый кофейник.
– Очень хорошо, сэр. Отец?
– Чайник чаю.
– Ваш обычный сорт?
– Да, спасибо, Махмет.
Он быстро поклонился и ушел.
– Очень милый человек. Он здесь не так давно, с тех пор как у них там начались проблемы.
– Хороший английский.
– Да, превосходный. Ты скажи ему об этом – будет тебе другом на всю жизнь.
– Я ему такого удовольствия не пожелаю.
Отец Лоуз снова улыбнулся той же загадочной улыбкой легкого недоверия, от которой его собеседника бросало то в жар, то в холод.
– Да ладно уж, – сказал он. – Ты слишком строго к себе относишься. Мне приятно быть твоим другом.
– Вряд ли это чувство можно назвать взаимным.
– Палки и камни, Джек. Палки и камни.
– Она вернулась, – сказал я.
Он опустил глаза на шляпу, которую держал в руках.
– Я знаю.
– Как ты мог?
– Твой звонок прошлой ночью. Я почувствовал…
– Что почувствовал? Мою боль? Фигня все это.
– Ради этого ты и хотел со мной встретиться? Чтобы оскорбить меня? Все нормально, Джек.
– Посмотри на себя, ты – лицемерный ублюдок, сидишь тут, весь такой пафосный, прямо папа римский, в своем грязном старом плаще, со шляпой на хрене и чемоданчиком с секретами, со своим крестом и молитвами, с молотком и гвоздями, раздавая благословения гребаным негритосам, претворяя чай в вино. Мартин, это я, Джек, а не какая-нибудь одинокая, пятьдесят лет не траханная старушка. Я там был, помнишь? Той ночью, когда ты так облажался.
Я замолчал. Он сидел, не говоря ни слова.
Той ночью, когда Майкл Уильямс в последний раз держал Кэрол в объятиях.
Он сидел, крутя в руках шляпу.
Той ночью, когда Майкл Уильямс…
Он поднял глаза и улыбнулся.
Той ночью…
Я снова открыл было рот, но сообразил, что он улыбнулся официанту.
Махмет поставил напитки, достал из кармана маленький конверт и стал совать его священнику в руку.
– Махмет, я не могу. Не стоит.
– Отец, я настаиваю, – сказал он и удалился.
Я оглядел зал «Гриффина»: официант торопился обратно в свою нору, в подвал, старуха с палкой пыталась встать со стула с высокой спинкой, ребенок читал комикс, конторка у входа была освещена тусклым желтым светом, старых брошюр, картин и свечей почти совсем не было видно, и мне стало ясно, почему святой отец Мартин Лоуз выбрал именно «Гриффин», похожий на старую церковь, нуждающуюся в ремонте.
Он наклонился вперед, все еще держа в руках шляпу.
– Я могу тебе помочь.
– Так, как ты помог Майклу Уильямсу?
– Я могу сделать так, чтобы этого больше не было.
– Ты уже сделал так, чтобы Кэрол больше не было.
– Сделать так, чтобы это прекратилось.
Я посмотрел на его шляпу, на длинные пальцы с белыми ногтями.
– Джек?
– Я хочу, чтобы это прекратилось. Закончилось.
– Я знаю. И оно закончится, поверь мне.
– А другого пути нет? Только один?
– Я снял номер. Мы можем подняться туда прямо сейчас, и все закончится.
Я смотрел на старуху с палкой, на ребенка в углу, на брошюры и картины, на меркнущий свет.
Юбела, Юбело…
– Не сегодня, – сказал я.
– Я буду ждать.
– Я знаю.
Я шел обратно через городскую площадь, луна, почти полная, поднималась в синем вечернем небе, я шел обратно, мимо девушек и парней с планами на пятничный вечер, на начало юбилейных дней, обещавших дожди и возможность совокуплений, я шел через городскую площадь обратно в редакцию, зная, что могло произойти в номере наверху, обратно к тому, что уже поджидало меня совсем в другом месте, там, на моем столе, среди дождя и совокуплений. Я начинал нервничать.
Я опустил крышку унитаза и достал из кармана письмо.
Я подумал об отпечатках пальцев и о том, что сказали бы полицейские, но, с другой стороны, откуда им знать, что я в курсе, я уверен, что они ни о чем не догадываются.
Я снова посмотрел на штемпель отправителя: Престон.
Отправлено вчера.
Заказное.
Я разрезал верхний край конверта концом авторучки.
С помощью той же авторучки я вытащил из конверта лист бумаги.
Он был сложен вдвое, на тыльной стороне проступили красные чернила. Внутрь листа было что-то вложено.
Я развернул его, чтобы прочитать написанное.
Меня затрясло, уксус – в глазах, соль – во рту.
Так это кончиться не могло.
– Я позвоню Джорджу Олдману, – сказал Хадден, не отрывая взгляда от листа плотной писчей бумаги, лежавшей на его рабочем столе, не глядя на его содержимое, лежавшее рядом.
– Так, ну ладно.
Он сглотнул, снял трубку и набрал номер.
Я ждал, луна закатилась, дождь прошел, ночь пропала.
Было поздно, слишком поздно, я опоздал на целую сотню лет.
Легавый в форме приехал прямо к зданию Йоркширского главпочтамта, положил конверт вместе с содержимым в пластиковый пакет и повез Хаддена и меня прямо туда, в Милгарт, где нас под белы рученьки проводили в кабинет начальника уголовного розыска Ноубла, то есть в бывший кабинет Олдмана, где они – Питер Ноубл и Джордж – уже сидели и ждали нашего прибытия.
– Садитесь, – сказал Олдман.
Рядовой положил прозрачный пакет на стол и удалился.
Ноубл достал пинцет и выложил из пакета конверт и письмо.
– Вы оба до него дотрагивались? – спросил он.
– Только я.
– Не волнуйся, мы потом снимем твои отпечатки, – сказал Олдман.
Я улыбнулся:
– Они у вас уже есть.
– Престон, – прочитал Ноубл.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83