– Вот придурки, – смеется Эллис.
Я опускаю стекло и высовываю голову навстречу ветру. Мы набираем скорость и выезжаем на шоссе М62.
– Ты хоть знаешь, как ехать-то? – кричит с заднего сиденья инспектор Радкин.
Я закрываю глаза. Всю дорогу играли «1 °CС» и «ELO».
Где-то посреди поросших вереском пустошей, я внезапно проснулся, словно меня кто-то толкнул.
Радио молчит.
Тишина.
Я смотрю на легковушки и грузовики справа и слева от нас, на равнину за обочиной. Мне трудно сосредоточиться на чем-то другом.
Радкин просовывает голову между сиденьями.
– Ты бы видел, что тут творилось в прошлом году, в феврале, когда мы ездили к ним с Бобом Крейвеном. Попали в буран. Видимость – два метра. Жуть, мать твою. Я тебе клянусь, мы их слышали. Пересрали, бля, до смерти.
Эллис на секунду отрывается от дороги и смотрит на Радкина.
– А Альф Хилл был одним из главных, да? – спрашиваю я.
– Ага. Он первый ее допрашивал. Это его ребята нашли кассеты и все такое.
– Твою мать, – присвистывает Эллис.
– Ненавидит ее больше, чем Брейди.
Мы пялимся на вересковые пустоши, солнечный свет отливает серебром, темные пятна нежданных туч, могилы без крестов.
– Этому, бля, конца не будет, – говорит Радкин, откидываясь на спинку сиденья. – Никогда.
Время – половина девятого. Мы въезжаем на стоянку главного ланкаширского полицейского управления в Престоне.
Инспектор Радкин вздыхает и надевает куртку.
– Охренеем от скуки.
В здании Радкин говорит с дежурным полицейским, а мы обмениваемся рукопожатиями, передаем приветы и поднимаемся по лестнице в кабинет Альфа Хилла.
Сержант в форме стучит в дверь, мы входим.
Начальник уголовного розыска Хилл – невысокий мужичок, похожий на старика Стептоу после бурно проведенной ночи. Он кашляет в грязный носовой платок.
– Садитесь, – говорит он, отплевываясь в свою тряпку.
Никто не подает никому руки.
– Вот вы и вернулись, – криво улыбается он Радкину.
– Ага, прямо как бумеранг.
– Я бы так не сказал, Джон, я бы так не сказал. Мы вам всегда рады.
Радкин подается вперед.
– Есть что-нибудь новенькое?
– По Клер Стрэчен-то? Нет, что-то ничего не припоминаю.
Он снова начинает кашлять, снова вынимает платок и, наконец, говорит:
– Вы очень заняты, я знаю. Так что давайте приступим прямо к делу.
Мы встаем и все вместе направляемся по коридору, как я предполагаю, в их отдел расследования убийств. Справа и слева от нас закрываются двери.
Большая комната с большими окнами и видом на холмы. Я уверен, что у них тут бывали Бирмингемские террористы.
Альфред Хилл открывает ящик шкафа.
– Прямо как вы ее и оставили, – улыбается он.
Радкин кивает.
Помимо нас в комнате сидят несколько следователей без пиджаков и курят под надзором своих мертвецов, глядящих на них с желтеющих фотографий.
Их дела. Они смотрят на нас так, как мы смотрели бы на них.
Хилл поворачивается к какому-то усатому толстяку и говорит:
– Это – ребята из Лидса, приехали ознакомиться с делом Клер Стрэчен. Если им что-нибудь понадобится, поможешь. Сделаешь все, что попросят.
Мужчина кивает и докуривает свою сигарету.
– Обязательно загляните ко мне, когда поедете, ладно? Обязательно, – говорит Альф Хилл, выходя обратно в коридор.
– Спасибо, – говорим мы хором.
Он уходит, Радкин обращается к толстяку:
– Слышал, что он сказал, Фрэнки? Так что давай, принеси-ка нам газировки или чего-нибудь холодненького. И оставь свои папиросы.
– Отвали, Радкин, – ржет Фрэнки, кидая ему пачку «Джей-Пи-Эс».
Радкин садится, поворачивается к нам с Эллисом и говорит:
– За дело, ребята.
Клер Стрэчен: в ее двадцать шесть ей можно дать шестьдесят два.
Опухшая и затраханная еще до того, как он до нее добрался.
Дважды замужем, двое детей в Глазго.
Предыдущие судимости за проституцию:
Полностью разложившееся существо, как сказал судья.
В конце концов попала в ночлежку Св. Марии, где жила с такими же, как она, проститутками, наркоманами и алкоголиками.
В четверг, 20 ноября 1975 года Клер вступала в половую связь с тремя мужчинами. Полиции удалось установить личность только одного из них. И исключить его из списка подозреваемых.
Утром в пятницу, 21 ноября 1975 года Клер была мертва.
Исключена.
С ботинком во влагалище и плащом на голове.
Я смотрю на Радкина и говорю:
– Я хочу поехать в ночлежку, а потом к гаражам. Эллис перестает писать.
– Зачем? – вздыхает Радкин.
– Не могу себе всего этого представить.
– Вот и не надо, – говорит он, туша сигарету.
Мы говорим дежурному сержанту, куда направляемся, и выходим на стоянку.
Фрэнки бежит, задыхаясь, за нами следом.
– Я вам помогу.
– Да ладно, не надо, – говорит Радкин.
– Начальник говорит – надо. Типа проявить гостеприимство.
– А заодно и пообедать, да?
– Думаю, можно что-нибудь сообразить, ага.
– Чудненько, – улыбается Радкин.
Эллис кивает, как будто мы, бля, замышляем что-то запретное.
А меня тошнит.
Ночлежка Св. Марии оказалась в двух шагах от Престонского полицейского отделения. Заведению – сто лет в обед.
На стене над входом написано: Кровь и Огонь.
– Кто-то из прежних сотрудников еще работает? – спросил я Фрэнки.
– Сомневаюсь.
– А как насчет постояльцев?
– Шутишь? Тут уже через неделю было никого не найти.
Мы проходим по темному вонючему коридору и заглядываем в каморку коменданта.
Мужчина с прямыми сальными волосами до плеч что-то пишет. Работает радио.
Он поднимает глаза, поправляет на носу очки в черной оправе и шмыгает носом:
– Чем могу?
– Полиция, – говорит Фрэнки.
– А-а, – кивает он, как бы говоря: ну что они опять натворили, мать их?
– Есть пара вопросов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83