Если он уйдет прямо сейчас, убеждала я себя, я больше никогда его не увижу. Он больше никогда не захочет ни разговаривать, ни увидеться со мной. Я потеряю последнюю нить, которая еще связывала меня с Сарой. Я потеряю его. По какой-то мне самой непонятной причине Уильям Рейнсферд был единственным человеком, рядом с которым я хотела сейчас быть.
Должно быть, он что-то такое прочел на моем лице, потому что заколебался, не решаясь повернуться и уйти.
– Я должен съездить туда, – сказал он, – в Бюн-ла-Роланд и на рю Нелатон.
– Я могу поехать с вами, если хотите.
Глаза наши встретились. И снова я увидела в них чувства, которые, как мне было совершенно точно известно, я в нем вызывала – сложную смесь презрения и благодарности.
– Нет, я бы предпочел поехать один. Но я буду очень признателен, если вы дадите мне адрес братьев Дюфэр. Я бы хотел встретиться и с ними тоже.
– Конечно, – пробормотала я, глядя в свой ежедневник и торопливо записывая для него адрес на клочке бумаги.
Внезапно он снова тяжело опустился на стул.
– Знаете, кажется, мне нужно выпить, – сказал он.
– Конечно, – согласилась я, знаком подзывая официантку. Мы заказали вино.
Пока мы молча потягивали напитки, я про себя подивилась тому, как мне комфортно, легко и спокойно в его присутствии. Двое соотечественников-американцев не спеша наслаждаются вином. Нам не нужны были слова. И я не ощущала никакой неловкости. Но я твердо знала, что как только он допьет последнюю каплю своего вина, то встанет и уйдет навсегда.
И вот этот момент наступил.
– Спасибо вам, Джулия, спасибо вам за все.
Он не сказал: «Давайте не терять друг друга из виду, давайте писать друг другу по электронной почте, давайте созваниваться время от времени». Нет, ничего этого он не сказал. Но я знала, о чем кричало его молчание, кричало громким и повелительным голосом: «Больше никогда не звоните мне. Не ищите меня, пожалуйста. Мне нужно разобраться со своей жизнью. Мне нужно время и тишина. И еще спокойствие. И мир. Мне нужно понять, кто же я такой».
Я смотрела, как он уходит от меня под дождем, пока его высокая фигура не затерялась в городской суете.
А потом я сложила руки на животе, позволяя одиночеству обнять меня.
* * *
Вернувшись вечером домой, я обнаружила, что меня поджидает семья Тезаков в полном составе. Они сидели с Бертраном и Зоей в гостиной. Я мгновенно ощутила, что атмосфера в комнате очень напряженная.
Родственники явно разделились на две группы: Эдуард, Зоя и Сесиль были на моей стороне и одобряли мои действия, а Колетта с Лаурой резко отрицательно отнеслись к тому, что я сделала.
Бертран не проронил ни слова, сохраняя непривычное молчание. На лице его была написана скорбь, уголки рта трагически опущены. Он избегал смотреть на меня.
Как я могла так поступить, взорвалась Колетта. Как я могла разыскивать эту семью, как я могла навязываться этому мужчине, который, как оказалось, не знал ничего о прошлом своей матери!
– Этот бедняга… – подхватила моя золовка, вздрагивая всем телом. – Только представьте, теперь он узнал, кто он такой на самом деле, узнал о том, что его мать еврейка. Узнал о том, что вся его семья была уничтожена в Польше, а его дядя умер от голода. Джулии следовало оставить его в покое.
Внезапно Эдуард вскочил на ноги и поднял руки над головой.
– Мой Бог! – воскликнул он. – Что случилось с этой семьей? – Зоя прижалась ко мне, ища защиты и укрытия. – Джулия совершила храбрый и честный поступок, – продолжал он, кипя от ярости. – Она сделала все, чтобы семья маленькой девочки знала, что о ней не забыли. Что мы помним о ней. Что мой отец побеспокоился о том, чтобы Сара Старжински не чувствовала себя лишней в приемной семье и знала, что ее любят.
– Ох, папа, прекрати, пожалуйста, – вмешалась Лаура. – Все поступки Джулии продиктованы исключительно эмоциями. Никогда не следует ворошить прошлое, из этого не получается ничего хорошего, особенно если речь идет о том, что случилось во время войны. Никто не хочет помнить об этом, как не хочет об этом и думать.
Она не смотрела на меня, но я сполна ощутила ее враждебность. Я легко догадалась, что она имеет в виду. Такая выходка вполне и только в духе американки. Никакого уважения к прошлому. Никакого представления о том, что такое семейная тайна. А манеры? А полное отсутствие такта? Грубая, неотесанная американка: l'Americaine avec ses gros sabots , настоящий слон в посудной лавке.
– А я категорически не согласна! – пронзительным голосом выкрикнула Сесиль. – И я очень рада, что ты рассказал о том, что случилось, папа. Рассказал эту жуткую историю о бедном мальчике, который умер в квартире, и о маленькой девочке, которая вернулась за ним. Я считаю, что Джулия поступила правильно, разыскав эту семью. В конце концов, мы не сделали ничего такого, чего следовало бы стыдиться.
– Позвольте! – заявила Колетта, поджав губы. – Если бы Джулия не сунула нос не в свое дело, Эдуард, возможно, так никогда и не заговорил бы об этом. Правильно?
Эдуард взглянул на свою супругу. Лицо его выражало презрение, а голос был холоден как лед.
– Колетта, отец взял с меня слово, что я никогда и никому не расскажу о том, что случилось. С величайшим трудом мне удавалось выполнять его волю целых шестьдесят лет. Но теперь я рад тому, что вы знаете обо всем. Тому, что я могу разделить свою ношу с вами, пусть даже это кое-кому не по нраву.
– Хвала Господу, Mam?, ни о чем не подозревает, – лицемерно вздохнула Колетта, поправляя прическу.
– О, вы ошибаетесь, бабушка все знает, – подала голос Зоя.
Щеки у нее покраснели, как маков цвет, но она храбро обвела взглядом лица собравшихся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99