Он автоматически стряхнул его, отмечая, какими
тонкими стали его пальцы. Он сильно похудел за несколько последних дней, и
его вещи смешно висели на нем. И он не беспокоился о том, чтобы побриться,
или помыться, и это было теперь для него нормально. Это было прекрасно,
потому что когда он забывался и смотрел в зеркало над баром, он видел там
лицо, которое не мог узнать, это было лицо какого-то другого парня с этими
маленькими голубыми монстрами, разместившимися у него на плечах.
Единственной проблемой было...
Единственной настоящей проблемой было...
Единственной проблемой было то, что не с кем было подраться. Именно
это. Именно этого голоса хотели от него больше всего, а он не мог,
потому... Хорошо, ну что за удовольствие бить кого-то, кто даже не знает,
что ты находишься здесь, и не может дать отпор? Это называется - удить
рыбу в бочке. Кип мог безнаказанно сбить с ног любого. Этот огромный
парень в кожаной куртке, сидящий спиной к бару, вертел в руке стакан, как
наперсток. Кип мог стать прямо перед ним, и отвесить ему оплеуху, и
опрокинуть содержимое стакана ему на куртку. Но он не будет этого делать.
- ...ударь его, все равно ударь этого вшивого...
- Заткнитесь.
Была и другая проблема, но Кип уже не помнил, что это за проблема. Он
не хотел помнить о том, что он не хотел знать о ней, вот в чем было дело.
И это срабатывало прекрасно, потому что, когда он был так сильно пьян, он
не мог помнить, что это такое, что он не хочет помнить о том, о чем он не
хочет знать. Только время от времени это волновало его и это имело
отношение к...
Никогда не вспоминай о ней.
Кто это она?
Это несущественно.
В любом случае пора выбираться из этого поганого кабака. "Разбей
зеркало". Вот это правильно! Он взял бутылку с пластиковым горлышком, все
еще тяжелую, так как он глотнул из нее всего только четыре раза, и
запустил ее в красивую звезду из белого стекла. Среди бутылок пошло как бы
эхо от трескающегося льда: цок-цок-цок... Он увидел, что все головы в
комнате как по команде повернулись в ту сторону. И это было то, что надо.
Он покинул это место, довольный тем, что всегда находится словно в
островке чистого пространства посередине толпы, куда бы он ни направлялся.
И мокрая после дождя улица была все такой же темной в промежутках между
холодными фонарями, и такой же убогой и тоскливой, как была она и раньше.
Пусть себе ломают головы.
Он шел по улице, заглядывая в бары, но в них во всех висели уже
разбитые зеркала; так он помечал их, чтобы не заходить в один и тот же
паршивый кабак дважды. Если они вешали новое зеркало, ну что же, он мог
пропустить у них несколько стаканчиков и опять разбить зеркало. Но потом
они стали просто снимать разбитые зеркала и не вешать новых, и ему стало
не хватать баров.
Варьете через дорогу было закрыто; это было то самое, в котором он
прошлый раз бросал яйца, а затем пришел на следующий вечер и лил
зельтерскую воду на девочек и бесчинствовал, потому что они должны были
показывать что-нибудь лучшее, а не это поганое, неряшливое представление.
Варьете, расположенное выше на квартал, все еще работало, но он видел их
представление и оно было ненамного лучше. Мир катится собакам под хвост.
Варьете с тремя дряблыми стриптизерками, из которых каждая настолько
стара, что годится следующей в матери, господи Боже! И крошечная порция
виски за полдоллара. А вот раньше можно было заплатить никель и глотать
прямо из шланга, и человек, который умеет задерживать дыхание, мог
отвалиться от шланга только будучи уже в доску пьяным. И не с кем завести
честную драку.
Он прошел мимо двух полицейских, идущих парой и свирепо смотрящих в
другую сторону, а затем через полквартала еще мимо двоих. Здесь
располагался магазин, в котором продавали грязные журнальчики, сейчас он
был заперт на висячий замок. Здесь он учинил бумажную снежную бурю. А вот
магазин пластинок, в котором он разбил все пластинки. На окне ломбарда
были закрыты ставни, а было время, он видел здесь наручные часы, как раз
такие, как хотел, и где, к черту, эти часы теперь? Он ощупал свое
костистое запястье. Ничего нет. Он, наверное, бросил их в канализационный
люк или еще куда-то.
Забавляются. В этом чертовом городе никогда не было ничего хорошего.
Кучка откровенной деревенщины в цветных рубашках - дай десятицентовик за
большинство из них, еще получишь два цента сдачи. Лучше всего было махнуть
на каботажном судне во Фриско или Сиэтл. "Как теперь насчет киностудий?
Пойдем-ка посмотрим на звездочек..."
Нет. Думаете, я не знаю, когда это не мои мысли, а ваше нашептывание?
Вам не нравится, что я делаю, так убирайтесь к черту, куда угодно - я
больше не запоминаю ваших имен. Что я вам - вшивая транзитная гостиница?
Да.
Дешевая гостиница? С грязью в дюйм толщиной на старых кривых перилах
и чертовски ободранными обоями, и с запахом тараканов?
Да, да. Вот, что я такое. А вы все - куча бездельников, еще худших,
чем я.
"Если бы не этот карантин, он мог бы многое сделать, однако он
здорово..."
В этих словах нет смысла. Если это не вы, парни, устраиваете
карантин, то кто тогда?!
Молчание.
Они не ответят. Боятся чего-то. Упрямые. Нецензурным на вас. Теперь
ссорятся друг с другом, как всегда, пятнадцать или двадцать, все сразу,
прямо сводят человека с ума, если человек не постарается хорошенько, чтобы
не слушать их. Накипь мира. Накипь мира.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28