Напраслину на человека наведешь – потом вовек не отмоешься.
А еще в голове вертелось:
«Надо ж, как быстро отвык от жизни лесной? Пенек глухой! Как воевода подошел, не услышал! Или их в детинце ведовским шагом ходить учат?»
– Гуляем, воевода, – сказал знакомый голос за спиной. – У вас тут чудесные весенние ночи.
«И на кой сдался витязю скрытный шаг?» Воевода посторонился, пропуская праздно шатающегося иноземца, и презрительно хмыкнул.
– Кто-то, помнится, говорил, будто остаться хочет, чтобы помогать. Помощники-то все во рву который час уж землицу лопатами ворочают. Ночами любоваться им недосуг.
– Землю копать – хорошее дело, полезное, – согласно кивнул Ли. – А скажи, воевода, сильно ли нужна тебе вон та повозка?
Он протянул руку, указывая на старую телегу, скособочившуюся неподалеку. Видимо, кто-то из мужиков взвалил на нее слишком много лесу, рубленного на колья – вот и не выдержала ось. Лядащая телега, сразу видать. Легче новую сколотить, чем такую чинить. Скажет же чужеземец – повозка! Рухлядь на дрова только и годная, а не повозка.
Воевода, слегка опешивший от такого поворота, неопределенно пожал плечами.
– Мне? Повозка? Да гори она огнем. Я хотел бы знать, какого лешего…
Ли неспешно достал из-за пазухи шар от своей погремушки, которыми торговал он нынче днем на ярмарке. Только вместо деревянной рукоятки сейчас из игрушки торчал свернутый в жгут кусок грязной пакли, похожий на заплетенную девичью косу.
– Ты сказал, воевода, гори она огнем, – произнес Ли, поднося свою погремушку к горящему факелу, который Федор Савельевич держал в руке. – Думаю, это будет несложно устроить.
Кончик жгута вспыхнул и с громким треском стал, сгорая, уменьшаться в размерах. Ли широко размахнулся и метнул свою игрушку, после чего зачем-то широко открыл рот.
«Ну, точно блаженный, – с сожалением успел подумать Никита. – Вот уж точно – захочет Господь кого наказать, так прежде всего разум и отымет…»
Прочертив огненную дугу, погремушка прокатилась по дощатому дну телеги.
Воевода проследил взглядом полет железного шара, после чего повернулся к иноземцу.
– Ну вот что, мил-человек… – произнес он.
И внезапно присел, придерживая шлем, словно его ослопом под колени ударили…
Грохнуло так, словно одновременно ударила тысяча колоколов. И тысяча солнц вспыхнула на месте старой телеги. Во всяком случае, так показалось Никите.
А потом с неба посыпалась всякая гадость. Грязь, комья земли, куски дерева. Длинной щепой Никиту легонько стукнуло по шапке. Щепа шлепнулась парню под ноги. Никита зачем-то уставился на нее. Пришла вялая мысль.
«Хорошо, что не оглоблей…»
Оглобля упала в полутора саженях от воеводы.
– Это… что? Это… как? – вопрошал Федор Савельевич, озираясь и все еще зачем-то придерживая шелом.
– А еще мне понадобится помощь кузнецов и большие кузнечные мехи. И неплохо было бы собрать камнемет, который подарил городу купец Игнат. Ты поможешь мне с этим, воевода? – невозмутимо спросил Ли.
* * *
Той же ночью еще одна тень кралась вдоль заборов, часто вздрагивая и оглядываясь по сторонам. Может быть, она и хотела казаться незаметной, но у нее это не очень хорошо получалось. В ночи метались люди с факелами в руках, крича и переругиваясь, и когда очередная фигура, пробегая мимо, освещала тоненький стан и большие напуганные глаза, ночная путешественница замирала, дрожа от страха.
Но людям было сейчас не до нее. Может, в другое время кто-то и остановился бы поинтересоваться, что делает в темноте посреди улицы девушка, закутанная до самых глаз в темную шаль, но только не сегодня. Этой ночью у жителей города было по горло иных забот.
Девушка миновала церковь и остановилась у невысокого строения, притулившегося к угловой башне. Строение напоминало сложенный из тяжелых бревен сарай, почти по самую крышу вросший в землю. Из единственного черного отверстия, заменявшего окно, тянуло подвальной сыростью.
Поруб. Тюрьма для своих, преступивших Правду и ожидающих народного суда. И для чужого лихого люда, шалящего на дорогах, ежели кого из супостатов отловить случится.
Немного потоптавшись на месте, девушка наконец решилась. Еще раз для верности оглядевшись по сторонам – вроде не несется никто мимо, и слава те, Господи! – она наклонилась к продуху.
– Дедушка Евсей!.. Дедушка Евсей!.. – позвала еле слышно. Ее голос дрожал и срывался от страха.
Ответом ей было молчание. Лишь громкое сопение слышалось изнутри.
– Дедушка Евсей, ты здесь? – позвала девушка чуть громче.
– Чаво надоть? – раздался из глубины поруба недовольный заспанный голос. – Мало того, что на старости лет должон, как тать, в порубе сидеть, заместо того, чтоб град к обороне готовить, дык ишшо среди ночи спать не дают!
– Дедушка Евсей, это я, Настена.
После непродолжительного кряхтения в отдушине показался глаз. Который тут же округлился от удивления.
– И вправду, Настена! А тебе пошто не спится, стрекоза? Чего среди ночи шастаешь?
Настя смутилась.
– Да я… это… я вам тут поесть принесла. Лепешек, медовухи…
– Хммм… Медовухи, говоришь?
Из глубины поруба послышался звук, который обычно получается при вдумчивом почесывании затылка.
– Медовухи – это хорошо, – сказал дед Евсей, закончив размышлять и чесаться. – Позаботилась о старом знакомце. Воевода-то ишь чего удумал – мне на старости лет татя разбойного сторожить. Аки псу какому. Да ты заходи, коль пришла. Хотя… воевода гневаться будет, что пустил…
– Дак кто ж узнает-то, дедушка Евсей? – обрадовалась Настя. – Мне бы вот еще на татя посмотреть…
Скрипнула приземистая дверь, в проеме нарисовалась сморщенная, словно печеное яблоко, физиономия деда Евсея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120