понедельник, ранним утром
Дважды сильная рвота всухую. С двух часов ночи конвульсии. Несомненные симптомы накачки котелка до границ боли. Какая-то общая неудовлетворенность и противные телевизионные галлюцинации. Необходима немедленная операция по ликвидации. Все данные в корзину. Резет всей системы. Все нужно будет начинать заново. Загрузить папки. Конфигурировать. Ярлыки. Утренний хлев, наполненный уриной информации. А организм не принимает ничего. Ни жидкостей. Ни твердых веществ. Так что же? Звонить другу?
Глюкоза нужна немедленно. Страшный какой выход. Только, Господи, пусть будет по чему выходить. Но мне плохо становится даже при одном воспоминании о той вечеринке с пасхальным вертепчиком в главной роли.
Мне не хочется. Ну не хочется. Не хочется так, что ну совсем не хочется.
вторник
Ух какая сегодня Бася веселая, улыбчивая, сияющая. Она была на совещании.
– Вы даже не представляете, как нас хвалил директор.
В сущности, хвалил он так ее, потому что она менеджер, который руководит лучшим отделением Гамбургер Банка, потому что она выполнила план и благодаря ей мы все получим сейчас премию, да, но только премию, в чем мы, наверное, отдаем себе отчет, получат не все, ведь некоторые предпочли болеть, а за них работать пришлось другим, не так ли?
– Так или нет? – Бася игриво улыбается. – А знаете что? Директор хотел встретиться со мной. Он мне говорит: пани Бася, нам обязательно нужно встретиться, мы должны поговорить, кстати, вы замужем? Я даже не знала, что ему сказать. Почему он меня спросил об этом?
– Ты слышал, что несла эта корявая уродина? – Только в задней комнате Гоха становится собой. – Он спросил, замужем ли она. Корова глупая. Да я бы с нею на одном гектаре, а директор ее клеит. Такую корявую. Ты знаешь, какие у него телки? Я, когда была в Варшаве, видела, он с такой пришел, закачаешься, ты и представить себе такую не можешь, просто в голове не умещается, а она мне рассказывает, что директор клеит ее, Басю косоглазую. Она что, уже совсем придурковатая? Что у нее в ее головенке творится? А уж эти ее ноги, а, кстати, ты знаешь, что она не кончила институт? Не знаешь? Так вот, не кончила. Как попала сюда? Дурацкий вопрос, на каком ты свете живешь? Знакомства, все просто, ее папаша этот, ну, ты знаешь кто. Он знаком с тем шефом, ну, ты знаешь, кого имею я в виду? Дура глупая, думает, что я не знаю, что она, как читают лекции в институте, по телевизору только видела, в каком-нибудь сериале, наверно. А ты знаешь, где эта стерва еще работала? В Макдональдс я спрашивала тех, кто там работал, говорят, такая сволочь была, тихо… прется сюда, ковыляет.
понедельник
– Кшись, ты мне лучше покажи, как и что с этим. Тут? Где? Здесь? Ну, а когда с предохранителя снял, то что? Тут? Тут? Ага… погоди, сперва это, а потом тут, да? Ну, знаю, вижу, и что теперь? Дальше уже само? Ничего больше делать не нужно? Только нажать? Ну, раз ты так говоришь, то, значит, наверно, так и есть.
Война – отец всех вещей. Изобретение – мать потребностей. Потребности же генерируются машинками для производства башлей.
– Старик, придется тебе подкинуть еще две сотни, – говорит Кшись.
– Две? Чего так дорого? – спрашиваю. – За что две?
– Потому что джема нет, ты ведь не хочешь остаться без пальцев? – Кшись смотрит на меня без тени улыбки.
– Без пальцев-гребальцев, – говорю я, но Кшися это не развеселило, видать, он давно не принимал жратвы и уровень серотонина, который возрастает после каждой, скажем так, трапезы, упал у него до уровня озверения.
– И еще мне полета за хлопоты. – Кшись отдает себе отчет, что результат подобного рода торговых сделок всегда в пользу тех, кто неколебимо стоит за подлинные ценности, правду, красоту, родину и традиционную кухню.
– Ты с меня шкуру сдираешь, – говорю я и вытаскиваю деньги.
– Было бы с кого сдирать. – Кшись непреклонен.
– Было… – Я протягиваю ему то, чего он так жаждет, а он мне то, что должен отдать.
– Чего, по уткам стрелять будешь? – спрашивает Кшись, пересчитав сумму и сменив модель физии с хари лажанувшегося с порошком альфонса на милую мордашку мальчика, которому мамочка только что бросила из окошка булку с маслом и ветчинкой. У других мальчиков нет таких богатых родителей, и они завидуют его везухе. Ведь ежели у Кшися хотимчик насчет венгерской колбаски, то никаких «отстань» или «подожди до ужина» быть не может.
– Нет, по тыквам, – грустно говорю я, потому что две с половиной сотни – это вам не хвост собачий.
– Не все то тыква, что блестит, – говорит заслюнявившийся Кшись. – Ну скажи, ответь, на хрен это тебе?
– К студню натереть, – горько говорю я. – Чего пристал, надо и все.
– Ты глянь сюда, такой так спроста не найдешь. Ты глянь, глянь, это ж автоматический, щелк и готово. – Кшись целится в плетущуюся с сумками старую тетку. – Таныгулова, – сообщает он и сжимает губы, – вот ей в спину стрельнул, бах.
– Ну, – говорю я, глядя на удаляющуюся тетку.
– Бах, бах, – изображает Кшись стрельбу. – Пушка что надо, просто так бы и поцеловал. Браток, вог я тебе говорю, это не то что пришел и все. Тут нужно понимать, знать, уметь, чуешь?
– Чую, Кшись, чую. Что у тебя из пасти смердит, – но последнюю фразу я предусмотрительно не произношу, поскольку в данный momento mori козырь в его руках и на его стороне правда, честь и красота.
– Пошли, поставлю тебе хот-дог, – радуется Кшись, так как две с половиной сотни – это две с половиной сотни. – С двойной колбасой.
– Нет, мать приготовила обед, – отказываюсь я и чувствую себя гораздо лучше, сжимая в ладони металлическую рукоять.
– А что? – интересуется Кшись.
– Картошку с цветной капустой, – отвечаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52