Он защищается.
– Рэйчел хотела, чтобы ее прах развеяли над Уэмбли, – говорит Спенсер.
Его отец, с карандашом наготове, с надеждой смотрит на среднего сына.
– После того, как она доживет до ста одного года. И не надо цветов.
Спенсер вспоминает, как они ехали, вот поворот, машину заносит, Филипп называет это «рыбьим хвостом», потом столкновение, удар. Они приехали домой в полицейской машине. Она была такой чистой, будто ею до этого не пользовались.
– Филипп начал спорить в машине, – говорит Спенсер, показывая на спину брата, сидящего за столом. Это кажется очень важным, ценным замечанием.
– Только не сейчас, – говорит мама. Но ведь именно Филипп сказал, что втроем на заднем сиденье слишком опасно, хотя как иначе они все могли бы поехать плавать, да еще и Филиппа в город отвезти?
Папа не хочет это записывать. Он отхлебывает из чашки и смотрит на то, что написал: НЕСПРАВЕДЛИВО.
Спенсеру хочется спрятаться: за телевизором, наверху в своей комнате, под кроватью, вместе с битами и мячами, и разобранным бильярдным столом. Рэйчел бы возненавидела его за такое малодушие. Поэтому он делает попытку сосредоточиться на жестком белом полотне скатерти, на мерцающем экране компьютера, за которым сидит Филипп, или именах писателей на корешках книг, рядом с полкой с хорошими фильмами. Гарольд Роббинс и Джон Ле Kappe, Джилли Купер и Джордж Оруэлл. Это помогает не плакать. «Останься со мной» и «Свет погас», «Джинджер и Фред» и «Банда с Лавандового холма». Он знает, что надолго этого не хватит: когда-то книжки закончатся, как и случайные слова, которые помогают сдерживать слезы.
Так, как было раньше, уже никогда не будет. До сих пор Спенсер не менялся, как не менялось и его представление о том, какой должна быть жизнь, а теперь он вдруг стал другим. Ему кажется, что он еще недостаточно взрослый для этого. У него еще недостаточно опыта – может, отсутствие опыта и поможет ему это пережить. Он хочет чему-то научиться, но чему? Люди умирают, и несчастья происходят без предупреждения – бах! – и готово. Значит ли то, что он об этом знает, что он уже вырос? Неужели эта взрослая правда состоит в том, что так внезапно может происходить только одно – только плохое? А что если мама ошибается, и с ним останется не память о Рэйчел, а память о ее смерти? В таком случае, он всегда сможет вспомнить тот день, когда он дорос до этой минуты и до всех этих книг и фильмов на полках, и до Филиппа, качающегося в кресле, играющего черными и отказывающегося отдавать королеву.
Если все хорошо, время может остановится. Если время пойдет дальше, это несправедливо по отношению к Рэйчел. Неважно, каких усилий стоит Спенсеру попытка остановить, заморозить, зафиксировать время (он фиксирует имена писателей на полках, названия фильмов, шарф матери, слова отца, французскую защиту Филиппа и его обреченную королеву), время, в конце концов, настоит на том, чтобы идти вперед.
– Расскажи мне, какой ты ее помнишь, – просит мистер Келли.
Рэйчел щиплет и пинает его, тычками загоняет в ванную. За завтраком она выигрывает соревнование «Кто запихнет больше печенья в рот». Она первая прыгает в машину, на ней спортивный костюм, весь увешанный значками, намекающими, что она станет международной олимпийской чемпионкой Европы и мира, и о ней каждый день будут писать газеты. Завтра о ней, действительно, напишут газеты, и Спенсер начинает двигать челюстью, как папа, чтобы не плакать, как мама. Он прячет лицо в ладонях и еще напряженнее пытается вспомнить, как Рэйчел восстанавливала дыхание после пробежки: руки в колени, колени сведены, озорной взгляд из-под бровей и широкая улыбка.
Все будет хорошо.
1/11/93 понедельник 09:12
Генри Мицуи завтракал в разных уголках страны в сотне гостиниц не хуже и не лучше этой. В столовой круглые столики, а сюжеты картин на стенах невыразительны и скучны, как и эта гравюра застывшего Парка Баттерси на стене за спиной отца. Больше в столовой никого нет, кроме безмолвных менеджеров, ожидающих утреннего заседания с вручением награды Института торговли и маркетингового менеджмента лучшему торговому представителю 1993 года. Это указано на их нагрудных значках, рядом с именем.
Отец принес себе из буфета чашу со сливами и стакан молока. Завтрак Генри состоял из чайника с чаем и свежего номера «Таймс», который он сложил пополам и держал над своей пустой тарелкой.
– Я надеялся, что мы сможем поговорить, – сказал отец.
– Я всегда читаю «Таймс» за завтраком.
Отец поджал губы и принялся гонять по тарелке сливу, а Генри подыскивал настоящую английскую идиому из своей коллекции, дабы подчеркнуть, насколько велико расстояние между ними.
– Она позволяет мне гнать на всех парах, – сказал он.
Затем он вернулся к своей газете и непростой задаче, состоявшей в том, чтобы перевернуть страницу. Для этого он развернул и снова сложил газету пополам. На сегодня новостей немного. В Северной Ирландии опять погибли люди. Вступил в силу Маастрихский договор. Найджел Манселл разбил свой «болид», а орнитологи обнаружили где-то редкий вид птиц. Особенно не повезло знаменитостям: одновременно умерли Ривер Феникс и Федерико Феллини. В остальном этот номер «Таймс» ничем не отличался от прочих, где можно прочесть о том, как люди меняют работу, выигрывают и проигрывают в азартные игры, читают и любят или не любят книги, надеются посмотреть новый хороший фильм в кинотеатре, утверждают что театр сейчас уже не тот, что был раньше, или все тот же. И с тем же любопытством все читают о рождениях, женитьбах и смертях незнакомых людей. Генри полюбил проводить утренние часы за чтением «Таймс», но сегодня ему было нелегко сосредоточиться на газете, даже на заголовках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77