Как я мог его не заметить? В нем было почти два метра росту; такого громилу легче представить себе на поле для регби или в каком-нибудь шотландском лесу, чем под низким потолком лавки, забитой книжными полками. Одет он был более чем скромно, но на левой руке его было довольно броское кольцо с крупным бриллиантом. Я не решался поднять глаза: его рыжие патлы почти касались паутины, свисавшей с люстры фестонами.– Приносящие, очевидно, это знают и пользуются этим без всякого зазрения… Эта молва дошла до Байонны, до Тулузы… даже до Парижа: «Слышали, есть один тип на улице Ранпар в Бордо, который покупает все! – Вы шутите! – Нет-нет, уверяю вас! Он берет все! – Да полноте! Не возьмет же он «Ученика» Поля Бурже, девятое издание, без корешка, в рваной обложке, проеденную в нескольких местах и с отсутствующим титульным листом? – Возьмет-возьмет! Даже такую! Я вам говорю – всё! Его только надо немножко разжалобить…» А разжалобить они умеют… там вздох, тут взгляд сквозь слезы… «Бедная, бедная книжечка… Неужели вы не дадите ей ни одного шанса?… Только вы, господин Крук, только вы это можете! Вы любому барану продадите Эзру Паунда!» Я уклоняюсь, я изобретаю всевозможные уловки… Едва у меня набирается пять сотен франков, я кладу их в банк на той стороне улицы, а этим показываю пустую кассу… Пять раз в неделю я забываю дома мою чековую книжку… я беру ее с собой только в среду, а потом – в четверг на следующей неделе и так далее… иначе они бы взяли и спасибо не сказали, свиньи!Закончив свою тираду, Крук наконец соблаговолил рассмотреть меня с более близкого расстояния. Он отметил мой юный возраст, потрогал мой пустой ранец и улыбнулся:– Расслабьтесь, мой мальчик, расслабьтесь! Я уверен, что мы станем замечательными друзьями!Меня смущал даже не рост господина Крука, меня смущала его улыбка, хотя она ничуть не напоминала тот мимический рефлекс, сопровождаемый похлопыванием по щечке, которым взрослые награждают детей, когда хотят выглядеть добрыми. Нет, это была улыбка мужчины, разговаривающего с другим мужчиной, и она подразумевала, что этот другой вполне способен понять иронию его жалоб и в целом довольно комический характер его существования. В этом было что-то пьянящее и в то же время смущающее.– Так что вы ищете?– Диккенса! – выговорил я, не поднимая глаз.Крук расхохотался:– Диккенса! Какая жалость, он только что ушел. Каждую субботу он уходит пропустить стаканчик… но он оставил в уголке кое-какие мелочи, которые, может быть, вас заинтересуют.Подняв облако пыли, он извлек откуда-то два тома: «Оливера Твиста» из «Зеленой библиотеки» и очень старое иллюстрированное издание «Копперфилда» – на обложке маленький мальчик пытался защититься от ударов человека с физиономией преступника, а молодая женщина, закутанная в шаль, тщетно пыталась вступиться.Я покачал головой:– Эта картинка дурацкая… – Сделав над собой чудовищное усилие, я взглянул Круку в глаза и быстро прибавил: – Я прекрасно знаю, что Диккенс не заходил к вам сегодня.Крук с задумчивым видом почесал подбородок своим перстнем:– Я знал, что вы это знаете, мой мальчик… Мне даже кажется, что вы вообще многое знаете… Что вы скажете вот… об этом?Это была красивая книга. Очень красивая книга 1885 года издания. Превосходная мелованная бумага, роскошная печать, безупречное состояние. На титульном листе – дарственная: «Моему старому другу Максиму Леверу. Да не вскружит ему голову его процесс… Анатоль Франс». «Bleak House». «Холодный дом». Это название фигурировало во всех библиографиях, но саму книгу мне нигде не удавалось откопать – ни на чердаке деда, ни в церковной и ни в какой другой библиотеке, так что я даже решил, что такого романа нет, а есть одно только необыкновенно красивое заглавие, придуманное для завлечения покупателей. И вот, держа ее в руках, я испытывал недоверие охотника, столкнувшегося нос к носу с каким-нибудь грифоном или единорогом.– Эта книга, молодой человек, мне особенно дорога… И знаете почему?Слово «дорога» пробудило во мне мучительное ощущение реальности. Дрожащими пальцами я открыл форзац. Справа вверху были нацарапаны три цифры: 600. Шестьсот франков! Дядя выделял мне сто франков в месяц… Чтобы у меня набралась такая сумма, мне нужно было ждать полгода!– Э-э… нет.– Взгляните сюда: у персонажа мое имя – Крук. О, это далеко не блестящий омоним. Грязный, скупой и бессовестный старьевщик… но его смерть, друг мой, его смерть! Какое приключение! Вы знаете, как он умер?– Нет.– От самовозгорания! Пфф! Улетел в трубу! Мэтр Крук исчез! От него ничего не осталось, кроме кучки золы… В те времена хватало шарлатанов, утверждавших, что они были свидетелями подобного феномена… И Диккенс с его наивностью – он ведь был, в общем-то, большой ребенок – верил в эту чушь! Но заметьте, он был в этом не одинок… почти такая лее сцена есть у Золя, если не ошибаюсь, в «Докторе Паскале»… Ага, нашел: «…а вот… вот головешка – обугленное и разломившееся полено, осыпанное золой; а может быть, это кучка угля? О ужас, это он! и это все, что от него осталось; и они сломя голову бегут прочь на улицу с потухшей свечой, натыкаясь один на другого…» Наивно или нет – он должен был это сделать!.. Написать такую сцену… он должен был ее иметь, как выражаются у вас во Франции! Нельзя и придумать ничего лучше, чтобы избавиться от несимпатичного персонажа!.. В наши дни на это уже не осмеливаются, прячутся за «правдоподобие» – какой вздор! Хотите, я вам скажу, почему Диккенс – великий писатель? Потому что он имеет все! Так что вы решили? Я вас уверяю, за шестьдесят франков – это выгодное дело!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73