Ручка, счастливая ручка, которую держали длинные грациозные мужские пальцы, скользила по бумаге. О, как бы хотелось бедной юной женщине, чтобы его щека вот так же скользила по ее животу! Она лежала голая, как червь, на холодном полу, руки ее были прикованы наручниками к ножке его кушетки. Если бы только это была его нога, а не ножка его кушетки, она бы утешилась. На лице ее была маска – маска, которую он жестоко заставлял ее носить, ибо не мог вынести ее уродливого лица. Но ее тело – о, ее тело было прекрасно, эта обнаженная принцесса походила на лебедя.
Сара вновь умолкает. Потом просит:
– Джереми, сними наручники.
– Нет, – отвечаю я.
– «Джереми, сними с меня наручники», – повторяла она, – продолжает Сара. – Она продолжала его умолять, но он вновь и вновь говорил: «Нет». «Джереми, сними наручники, сними наручники, сними наручники».
Я игнорирую ее. И вдруг слышу странный звук – будто что-то тяжелое скользит по полу. Я поднимаю глаза и вижу: Сара медленно тащит за собой кушетку по скользкому паркету. Она перебирает босыми ногами по полу и ползет ко мне на спине, ногами вперед, таща за собой кушетку. Она продвигается вперед очень медленно. И стонет от напряжения. Мину приходит в неописуемый ужас от этого зрелища. Она не привыкла к тому, чтобы кушетка двигалась по комнате и производила шум. Мину удирает на кухню и прячется там.
Я возвращаюсь к своему письму, а Сара говорит:
– И тогда эта бедняжка, эта отчаявшаяся маленькая птичка, потащила за собой кушетку, и от этого ужасно напряглись ее тонкие, слабые руки. Кушетка издавала громкий скрежещущий звук, царапая пол, и это расстраивало его гораздо больше, нежели то, что бедняжка причиняла вред своему телу. Возможно, она даже никогда не смогла бы иметь детей в будущем, так как ее бедное, красивое, хрупкое, похотливое тело растягивалось, как аптечная резинка.
– Перестань тащить кушетку, – говорю я.
– Желание сжигало ее тело, и его тоже. Обоим отчаянно хотелось, чтобы их мех проветрили. Он пытался сосредоточиться на своем письме, стараясь не смотреть на нее, но это было трудно.
То, что она говорит, – правда. Она продолжает:
– Ее кожа помнила его прикосновения там, в парке увеселений, и ее кожа умоляла его; если бы только он оторвал взгляд от письма, то увидал бы, что каждый ее волосок умоляет, чтобы он взялся за ум и пришел к ней.
Я бросаю взгляд на Сару и возвращаюсь к письму; я возбужден, я словно в горячке. Я делаю глубокий вдох и вслух читаю: «Миледи», надеясь, что звук собственного голоса поможет мне сосредоточиться. Потом я пишу дальше и одновременно читаю вслух написанное: «Мне очень жаль, что приходится писать Вам это письмо».
– «Сними с меня наручники, сними их, мой господин, я умоляю тебя», – воскликнула она, но он не слушал или притворялся, что не слышит.
– «В Диснейленде случилось то, что не должно было никогда, никогда произойти, – нечто ужасное», – читаю я.
– Он был ужасно возбужден, он умирал от желания встать и подойти к ней, но изо всех сил боролся с искушением, а он был сильным мужчиной, сильным и мускулистым, с мускулами, перекатывающимися под кожей, и с твердым признаком мужественности между ногами – мужественности, которой ему хотелось одарить ее, но он не осмеливался, поскольку знал, что это грех. «Я знаю, что это грех», – думал он про себя.
– «Ваша дочь и я хорошо проводили время в Диснейленде, но однажды ночью мы забылись и потеряли голову – вернее, мне следует сказать, что это я потерял голову, ведь она младше. И мы сделали это – мы занялись любовью».
Я перестаю читать, потому что та сцена, которую я сейчас наблюдаю, очень сильно что-то мне напоминает. Я уже где-то видел это, или что-то похожее. В это трудно поверить, поскольку сцена такая странная, и тем не менее я в этом уверен. И тут я вспоминаю. Это было в фильме «Экзорцист». Сара напоминает мне маленькую девочку, одержимую дьяволом, которая передвигала мебель. Та девочка была привязана к своей кровати, в точности так, как Сара прикована к кушетке. Я – священник, читающий Библию в попытке изгнать дьявола святыми словами, в то время как девочка-дьявол говорит со мною, стараясь соблазнить меня, и ее лицо – маска зла. Девочка и священник говорили вместе, обращаясь друг к другу, и каждый старался победить другого.
И вдруг Сара перестает тащить кушетку. Она теперь так близко от меня, что, если вытянет ногу, то коснется моей ноги кончиками пальцев. Она лежит передо мной на спине, тяжело дыша, потом говорит:
– Он закончил свое письмо. Он раскрыл всю правду, и он смотрит на нее сверху вниз, зная, что сейчас должен отвезти ее домой, но он просто не знает, сможет ли это сделать, потому что как только он снимет с нее наручники, она набросится на него, и тогда он не в силах будет ей противиться, так зачем же даже пытаться? Да, зачем даже пытаться? Но сейчас ему в самом деле следует снять с нее наручники. Наверно, ее запястья содраны из-за того, что она так далеко тащила на себе эту тяжелую кушетку, а он не так жесток, как кажется, у него благородное сердце под суровой мужественной внешностью. Ему действительно следует взглянуть на ее маленькие запястья. Возможно, они кровоточат, и тогда у него будут неприятности с ее матерью. Он должен обработать эти запястья, если они кровоточат, пока в них не попала инфекция с грязного пола. И тогда он встает.
Мину сидит на пороге кухни, с безопасного расстояния глядя на Сару. Кажется, она сейчас забыла о своей течке. Происходит что-то совсем уж странное на ее вкус.
Сара делает паузу.
– Он встает! – повторяет она, на этот раз громче. Помолчав еще немного, тихо говорит: – Джереми, пожалуйста, встань.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79