Птичий запах опьянял, и Шалтай знал, что это опасно, знал, что как только яйца опьянены птичьим запахом, у них нет больше ни воли, ни желания сбежать до того, как они вылупятся. Но Шалтай еще не был одурманен. На это требуется какое-то время. Каждые несколько минут он переворачивался, чтобы все его тело соприкасалось с ее теплыми перышками – точно так, как переворачивают еду на сковородке, чтобы она прожарилась с обеих сторон. И тут он понял: именно это с ним и происходит – он поджаривается. Чем дольше на нем сидят, тем больше растет монстр внутри него, и скоро он вылупится.
Сара убирает руку из-под моей рубашки и начинает медленно расстегивать на ней пуговицы, продолжая свой рассказ:
– Шалтай напряг всю силу воли, выкатился из-под упоительной курицы и направился к своей стене раздумий. Он сидел на стене целыми днями и размышлял, пытаясь найти решение. «Вылупиться или не вылупиться? Вот в чем вопрос, – говорил он себе. – Высиживаться или не высиживаться? Вот еще один вопрос». Он не думал, что сможет пройти по жизни без высиживания. Тогда просто не стоило бы жить. Это казалось таким естественным, таким правильным – как же это могло быть дурным, аморальным или пагубным? В конце концов, у всех нас есть свои желания. Некоторым из нас нужно, чтобы на них сидели, другим – чтобы их шерсть проветривали. Во всяком случае, Шалтай чувствовал, как его душа вянет от усилий, которые он прилагает, противясь тому, чего требует тело. Он стал угрюмым и озлобленным. Горькие морщины появились на его твердом голом яичном лице. – Сара гладит меня по лицу. – Но он все сидел на своей стене, размышляя. В конце концов он начал кататься на боку, взад и вперед, от нерешительности и беспокойства, и свалился со своей стены раздумий. И вся королевекая конница, и вся королевская рать не могли собрать Шалтая-Болтая. Тебе нравится?
– Да, это очень хороший рассказ.
– Он еще не закончен. Вся королевская конница и вся королевская рать не могла собрать Шалтая-Болтая. И тогда они отнесли кусочки его скорлупы в замок и…
В этот момент Сара расстегивает мне брюки, засовывает руку в трусы и начинает меня гладить, и я сразу же перестаю слышать ее рассказ, как будто я оглох или она перешла на незнакомый мне язык. Но рассказ такой прелестный, что я прошу ее:
– Прекрати. Я не могу сосредоточиться.
– Прекратить что?
– То.
– То, что я делаю, или то, что я говорю?
Я не могу ей ответить, потому что не уверен. Я сбит с толку. Для ответа на вопрос нужно немного подумать и сосредоточиться, но сейчас я не в состоянии ясно мыслить, как бы ни старался. И я говорю:
– Ты сама знаешь.
– Нет, понятия не имею.
Я делаю сверхчеловеческое усилие, чтобы сосредоточиться, и в конце концов нахожу пристойный и правильный ответ:
– То, что ты делаешь.
– Я не могу, иначе я не смогу сконцентрироваться на своем рассказе.
– Ну что же, расскажи мне еще немного. Что случилось дальше?
Она продолжает гладить меня и рассказывает дальше, но я не слышу ни слова, хотя рассказ очарователен. И я говорю ей:
– Ускорь темпы. Скорее добирайся до сути. Ты слишком медленно рассказываешь. Это утомляет. Я не могу сосредоточиться.
Она начинает двигать рукой быстрее.
Я все еще не слышу, что она рассказывает.
– Что за вздор! – возмущаюсь я. – Быстрее! Переходи к сути.
Она ускоряет темпы и продолжает рассказывать.
– Громче! Я тебя не слышу! – командую я.
Она говорит громче и сильнее сжимает руку.
И вдруг у меня возникает какое-то странное ощущение.
– Я не могу сосредоточиться! Я не слышу тебя! – кричу я в панике. – Я не слышал ни единого слова из того, что ты говорила последние пять минут, ты это понимаешь?
– Я не в обиде, – успокаивает меня Сара.
– Ты говоришь слишком громко и слишком быстро, и недостаточно хорошо артикулируешь, и пропускаешь важную информацию. – И тут, взглянув на нее, я восклицаю в испуге: – Боже мой, ты голая! Когда это ты успела раздеться?
– Когда Шалтаю-Болтаю делали пластическую операцию, чтобы избавить его от рубцов.
– Я не помню эту часть. Я не мог сосредоточиться на твоем рассказе, и это очень обидно, потому что он замечательный. Мне бы хотелось его слышать.
– Тогда будем делать что-нибудь одно, – предлагает она и снова засовывает руки мне под одежду.
Я вынимаю их.
– Нет, давай не делать что-нибудь одно. Давай совсем ничего не делать – только одевать тебя. Одевайся.
– Никогда.
– Никогда?
– Ни-ког-да. – Она спускает мне брюки и трусы, и я чувствую себя в таком виде ужасно неловко. Нагота Сары по какой-то причине не кажется такой обнаженной, как моя.
– Ну все. Конец, – говорю я. – С тобой покончено. С нами покончено. Я прямо сейчас звоню твоей матери. Сейчас же. Я расскажу ей обо всем, что случилось, и отвезу тебя домой.
Я снимаю трубку, но Сара шлепает меня по руке.
– Перестань, Джереми! Ты же знаешь, что хочешь меня. И ты знаешь, что единственный способ избавиться от искушения – уступить ему. Воспротивься – и твоя душа заболеет от тоски по тому, что себе запретила, и заболеет от желания того, что ее чудовищные законы сделали чудовищным и незаконным.
– Где ты слышала эти премудрости? Их говорила твоя мама?
– Нет, леди Генриетта этого не говорила. Это слова лорда Генри из «Портрета Дориана Грея». И я поставила эту цитату эпиграфом к моей биографии Шалтая-Болтая. В них – идея этого рассказа.
– Неудивительно, если учительница думает, что у тебя дома не все благополучно.
– Да пошел ты! Разве эта цитата не произвела на тебя впечатления? Разве ты не видишь в ней истину?
– Да, она произвела на меня впечатление. Она вернула меня к реальности благодаря слову «незаконный».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79