Он приходит и болтает со мной, когда ему больше нечего делать. Он – почти единственный, кого я допускаю в свою отвратительную квартиру. Даже когда он делает замечание по поводу грязи, я не возражаю, поскольку мы с двух разных планет, и его редкие критические высказывания о моей жизни никогда меня не задевают.
Я сижу на стуле, с меня все еще капает, и мне холодно. Наконец он уходит.
5.55 вечера. Я вхожу в ее дом. Привратник звонит ей. Выйдя из лифта, я вижу, что дверь в ее квартиру широко распахнута. Я захожу. В большой комнате никого нет. В центре – мольберт с большим белым полотном, рядом – тонны красок. Позади мольберта – кушетка, покрытая множеством длинных кусков разноцветных тканей. В углу комнаты стоит другая кушетка, удобная на вид, из парусины, а рядом с ней – еще одна, еще более удобная и шикарная, обитая бежевой замшей. Несколько столиков; на окнах – шторы из плотной материи. На стенах – портреты красивых обнаженных мужчин в натуральную величину. Я начинаю еще больше нервничать, поскольку явно далеко не так красив, как они. На кофейном столике лежит роман – это «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда. Я всегда собирался его почитать. Под романом лежит большой альбом репродукций – «Мираж» Бориса Вальехо. На обложке – портрет красивой обнажен ной женщины с крыльями. Я пролистываю книгу и вижу много прекрасных обнаженных женщин. У некоторых крылья, у других – хвосты, есть тут полузмеи, некоторые едут верхом на драконах, другие занимаются любовью с голыми чертями, кое-кто занимается любовью с обнаженными мужчинами, некоторые занимаются любовью с другими обнаженными женщинами, есть здесь и воительницы.
– Борис – это художник, который сильнее всех на меня повлиял, – говорит леди Генриетта, появившаяся в дверях.
– По-моему, есть определенное сходство, – соглашаюсь я. – У вас обоих красивая техника.
– Спасибо. Я называю это стилем «более красивым, чем жизнь».
– Действительно, это красивее, чем жизнь.
Я чуть ли не ожидал, что она выйдет в атласном халате или в чем-нибудь таком, но она одета совсем обычно.
– Пожалуйста, садитесь, – говорит она.
Я сажусь на кушетку, а она отправляется на кухню. Через минуту она возвращается с чаем из трав. Я пью чай, сидя в напряжении, сознавая, что в любую минуту мне надо будет раздеться. Я оперся локтем на подлокотник дивана, а один из моих передних зубов покоится в углублении колпачка моей ручки, которая случайно оказалась у меня в руке. Я машинально вынул ее из кармана. Я часто так делаю, когда напряжен. Кончик моего зуба – в маленькой ямке колпачка, зуб выдерживает вес всей моей головы. Наверно, напряжение ослабляется из-за опасности. Опасность заключается в том, что иногда ручка соскальзывает и вонзается мне в нёбо. Так происходит и сейчас. Ручка соскальзывает и втыкается в мягкие ткани за передними зубами. Рот наполняется кровью, она просачивается наружу. Я слизываю ее и поспешно глотаю. Мне не хочется, чтобы леди Генриетта увидела кровь. Если она увидит, что мой рот внезапно наполнился кровью, то подумает, что я не в себе. Я мысленно даю себе обещание никогда больше не опираться зубом о ручку.
– Не могли бы вы снять одежду? – говорит она.
Имеет ли она в виду – прямо сейчас, прямо здесь? Она встает, проходит в угол комнаты и отдергивает занавес, обнаруживая маленькую комнату – в точности как кабинка для переодевания в магазине одежды. Я очень нервничаю, но мне не хочется показаться трусом, поэтому я направляюсь в раздевалку. Она задергивает занавес. На стене странное зеркало. Оно очень широкое, но очень низко висит. Я могу видеть себя только ниже талии. Я раздеваюсь. Когда я вижу отражение своего голого живота, пениса и ног, мне хочется отказаться позировать. Поскольку я не могу увидеть верхнюю часть своего туловища, я чувствую себя неуклюжим, с множеством физических недостатков. Я ложусь на пол боком, чтобы в последний раз взглянуть на себя во всю длину перед тем, как предстать перед леди Генриеттой.
– У вас там все в порядке? – осведомляется она.
Я не подозревал, что моя ступня высовывается из-под занавеса. Занавес не доходит до пола, и она смотрит из-под занавеса на меня, а я – на нее. Она может видеть меня лежащим.
– Почему вы на полу? – мягко спрашивает она. – Вы себя хорошо чувствуете?
– Я чувствую себя прекрасно, – отвечаю я, все еще сглатывая кровь. Мне бы хотелось, чтобы она перестала на меня смотреть. – Я смотрел на себя в ваше странное полузеркало. Оно висит так низко по какой-то причине?
– Мне жаль, если оно вас беспокоит. Я чувствую, как мужчины расслабляются, когда не видят свою верхнюю часть. Ведь именно там они могут заметить свое тревожное выражение. Причем не только на лице – тревога читается в положении их плеч, в том, как висят руки. Для нервной системы плохо, когда вы замечаете свое беспокойство.
Ну что же, возможно, я со странностями и отличаюсь от других мужчин, но лично мне кажется, что именно моя нижняя часть заставляет меня нервничать.
Я решаю, что у меня нет выбора. В любом случае назад пути нет.
Я как раз собираюсь появиться, когда леди Генриетта спрашивает:
– Почувствуете ли вы себя лучше, если придет другой натурщик и будет позировать рядом с вами?
– Нет, – отвечаю я и отдергиваю занавес.
Я не свожу с нее глаз, когда выхожу вперед, чтобы увидеть ее реакцию на мое обнаженное тело. Посмотрит ли она вниз? Вот в чем вопрос. Или встретится со мной взглядом? Она смотрит вниз, но так небрежно и быстро, что я чувствую себя еще менее уютно, чем если бы она совсем не взглянула вниз, поскольку тогда было бы ясно, что она напрягает всю свою силу воли, чтобы не поддаться искушению взглянуть на мой член, что придало бы ему больше значения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79