Набоков Владимир
Месть
Владимир Набоков
Месть
I
Остенде, каменная пристань, серый штранд, далекий ряд гостиниц медленно поворачивались, уплывали в бирюзовую муть осеннего дня.
Профессор закутал ноги в клетчатый плед и со скрипом откинулся в парусиновый уют складного кресла. На чистой охряной палубе было людно, но тихо. Сдержанно ухали котлы.
Молоденькая англичанка в шерстяных чулках бровью указала на профессора.
- Похож на Шелдона, не правда ли? - обратилась она к брату, стоящему подле.
Шелдон был комический актер, - лысый великан с круглым рыхлым лицом.
- Он очень доволен морем... - тихо добавила англичанка. После чего она, к сожаленью, выпадает из моего рассказа.
Брат ее, мешковатый рыжий студент, возвращающийся в свой университет, - кончались летние каникулы, - вынул изо рта трубку и сказал:
- Это наш биолог. Великолепный старик. Нужно мне поздороваться с ним.
Он подошел к профессору. Тот поднял тяжелые веки. Узнал одного из худших и прилежнейших своих учеников.
- Переход будет превосходен, - сказал студент, легко пожав большую холодную руку, поданную ему.
- Я надеюсь, - отвечал профессор, пальцами поглаживая серую свою щеку. И повторил внушительно:
- Да, я надеюсь.
Студент скользнул глазами по двум чемоданам, стоящим рядом со складным креслом. Один был старый, степенный: как пятна птичьего помета на памятниках, белели на нем следы давнишних наклеек. Другой - совсем новый, оранжевый, с горящими замками, почему-то привлек внимание студента.
- Позвольте, - подниму ваш чемодан, - а то упадет, - предложил он, чтобы как-нибудь поддержать разговор.
Профессор усмехнулся. Не то седобровый комик, не то стареющий боксер...
- Чемодан, говорите? А знаете ли, что я в нем везу? - спросил он, словно с некоторым раздраженьем. - Не угадываете? Прекрасный предмет!.. Особый род вешалки...
- Немецкое изобретение, сэр? - подсказал студент, вспомнив, что биолог только что побывал в Берлине на ученом съезде.
Профессор засмеялся сочным скрипучим смехом. Огнем брызнул золотой зуб.
- Божественное изобретение, друг мой, божественное. Необходимое всякому человеку. Впрочем, вы сами возите с собою такой же предмет. А? Или, может быть, вы - полип?
Студент осклабился. Знал, что профессор склонен темно шутить. О старике много толковали в университете. Говорили, что мучит он свою жену совсем молодую женщину. Студент раз видел ее: худенькая такая, с поразительными глазами...
- Как поживает, сэр, супруга ваша? - спросил рыжий студент.
Профессор отвечал:
- Открою вам правду, мой дорогой друг. Я долго боролся с собой, но теперь принужден вам сказать... Мой дорогой друг, я люблю путешествовать молча. Верю, вы простите меня.
И тут, разделяя участь своей сестры, студент, смущенно посвистывая, навсегда уходит с этих страниц.
А биолог надвинул черную фетровую шляпу на щетинистые брови, так как ослепительно била в глаза морская зыбь, и погрузился в мнимый сон. Серое бритое лицо его, с крупным носом и тяжелым подбородком, было облито солнцем и казалось только что вылепленным из мокрой глины. Когда на солнце набегало легкое осеннее облако, лицо профессора становилось вдруг каменным - темнело и высыхало. Все это, конечно, было лишь сменой теней и света, а не отражением мыслей его, Вряд ли на профессора приятно было бы смотреть, если б действительно мысли его отражались.
Дело в том, что на днях он получил из Лондона от наемного сыщика донесение о том, что жена ему изменяет. Перехвачено было письмо, написанное мелким, знакомым почерком и начинающееся так: "Мой любимый, мой Джэк, я еще вся полна твоим последним поцелуем..."
А профессора звали отнюдь не Джэком. В этом-то и была сущность всего дела. Сообразив это, он почувствовал не удивление, не боль и даже не мужественную досаду, а - ненависть, острую и холодную, как ланцет. Он понял совершенно отчетливо, что жену свою он убьет. Колебаний быть не могло. Оставалось только придумать самый мучительный, самый изощренный вид убийства. Откинувшись в складном кресле, он в сотый раз перебирал все пытки, описанные путешественниками и средневековыми учеными. Ни одна ему не казалась достаточно болезненной. Когда вдали, на грани зеленой зыби, забелели сахарные скалы Довера, он еще ничего не решил.
Пароход смолк и, покачиваясь, пристал. Профессор последовал по сходням за носильщиком. Таможенный чиновник, скороговоркой перечтя вещи, не подлежащие ввозу, попросил открыть чемодан - новый, оранжевый. Профессор повернул легкий ключик в замке, отпахнул кожаную крышку. Сзади него какая-то русская дама громко вскрикнула: батюшки! - и затем нервно рассмеялась. Двое бельгийцев, стоящих по бокам профессора, взглянули на него как-то снизу, один пожал плечами, другой тихо свистнул. Англичане бесстрастно отвернулись. Чиновник, взятый врасплох, выпучил глаза на содержимое чемодана. Всем было очень жутко и неловко.
Биолог холодно назвал себя, упомянул университетский музей. Лица прояснились. Опечалились только несколько дам, поняв, что преступления не произошло.
- Но почему вы возите это в чемодане? - с почтительным укором спросил чиновник, осторожно опустив крышку и чиркнув мелом по яркой коже.
- Я торопился, - сказал профессор, устало жмурясь, - некогда было заколачивать в ящик. Притом вещь ценная, в багаж я не отдал бы.
Профессор сутулой, но упругой поступью прошел на дебаркадер, мимо полисмена, похожего на громадную игрушку. Но внезапно он остановился, как бы вспомнив что-то, и со светлой, доброй улыбкой пробормотал: "А! Найдено... Остроумнейший способ..." Затем облегченно вздохнул, купил два банана, пачку папирос, хрустящие простыни газет - и через несколько минут летел в уютном отделении континентального экспресса, вдоль сияющего моря, вдоль белых откосов, вдоль изумрудных пастбищ Кента.
1 2 3