А Максим, знаете, был таким красивым, таким шелковистым, и смуглым, и соблазнительным. Таким-таким неанглийским. Когда мы с ним где-нибудь бывали вместе, благодаря ему я вновь ощущала себя желанной. Когда я видела, как другие мужчины завидуют ему, и видела, как другие женщины завидуют мне, я больше не ощущала, что… ну, что я уже вот-вот выйду в тираж.
Нет, не воображайте, будто я питала относительно него хоть какие-то иллюзии. Он был паразитом, альфонсом, а когда впадал в одно из своих настроений, то становился полнейшим и абсолютным животным. И все же не могу отрицать, я гордилась, что меня видят с ним.
И только позднее я осознала – ведь этот подлый мерзавец Рей Джентри, разумеется, мне и слова не сказал, – что Максим, МОЙ Максим, уже снял сливки с каждой одинокой богатой женщины средних лет на Ривьере, с каждой веселой вдовы и пикантной разводки, утратившей или готовой утратить всякую гордость, которой когда-то дорожила в себе. Одна рекомендовала его другой, будто водопроводчика или медиума. Если я была подержанной вещью, то Максим принадлежал мусорной куче.
Разумеется, за все платила я. В ресторанах я незаметно опускала в карман Максима несколько сотен франков, чтобы он мог заплатить по счету, не уронив достоинства, а также заполучить немножко франков для себя – сдачи я не видела ни разу. Затем мало-помалу сохранение достоинства перестало его заботить. Когда он проигрывал за рулеткой – а он всегда проигрывал, – то нагло протягивал ко мне руку, чтобы сделать следующую ставку, и немедленно. Иногда он даже запускал пальцы в мою сумочку и выуживал пачку банкнот. И так на виду у всех.
Сама я уже тоже зашла настолько далеко, что меня это больше не трогало. Мне было решительно все равно, когда мы с ним заходили на Променад-дез-Англэ в какой-нибудь бутик с модной мужской одеждой, и он, не стесняясь обслуживающего нас продавца, начинал клянчить, чтобы я купила ему костюм для сафари от Ланвена. Мне было все равно, что он всего лишь хитрый вымогатель. Я это знала, и мне было абсолютно все равно. Или я притворялась перед собой, будто мне абсолютно все равно.
И тут произошло это – самая жестокая ирония из всего возможного. Я обнаружила, что жду ребенка. Я, та, что так долго мечтала иметь не одного ребенка, но кучу детей с Генри, я оказалась беременной от албанского жиголо!
Ну, я уверена, вы понимаете, как бы ни был силен мой материнский инстинкт, не вставало и вопроса о том, чтобы родить и растить такого ребенка. И вот тогда-то так своевременно, так полезно в мою жизнь вновь вторгся Рей Джентри.
Полагаю, Максим рассказал ему о беде, которую я сама на себя навлекла. Или же… или же с самого начала они вместе все спланировали. Но, так или иначе, Рей совершенно случайно знал про одну китаянку в Тулоне, которая сделает почти безболезненную операцию – как сейчас помню смакование, ехидное смакование, с каким он произнес это «почти», – и всего за несколько франков. А за сколько именно, спросила я его. Пятьдесят, – ответил он. Пятьдесят франков? – повторила я. И испытала облегчение и не поверила. Нет, ответил он, за пятьдесят тысяч франков.
Да-да. Пятьдесят тысяч франков. Шантаж чистейшей воды, хотя Реймонд, естественно, никогда не употреблял ни этого слова, ни каких-либо эвфемизмов. И он даже не намекнул, что, откажись я заплатить, он размажет обо мне грязь по всему Лазурному берегу – так гладенько, будто мармелад на ломтик поджаренного хлеба. Намекать ему не требовалось. Мы равно знали, каковы его намерения.
Так что теперь настал мой черед сообщить Генри страшную новость. Да, жалкой мы были парой, он и я. И может быть… может быть, каждый из нас должен был испить свою отраву до последней капли, прежде чем мы могли бы снова взглянуть себе в лицо.
Без единого, должна я сказать, упрека Генри дал мне то, в чем я нуждалась. Я поехала в Тулон и позволила выскрести мои внутренности кудахтающей китайской ведьме, выскрести так грубо… да, по вашим лицам я вижу, вы уже догадались… что даже, если бы я все еще хотела иметь детей, то не смогла бы. Хотя, надо сказать, все, чего я действительно хочу теперь, – она повернула голову и посмотрела прямо в глаза мужу, – все, чего я действительно хочу, впервые в моей жизни у меня есть.
Ну, – продолжала она после длительной паузы, – от наследства его тетушки у Генри осталось ровно столько, чтобы купить практику доктора Баттеруорта, и семь лет назад мы поселились тут и постепенно обрели небольшой круг друзей – Роджера и Мэри, викария и его жену, мистера Уитерса, нашего местного библиотекаря, мисс Рид, почтмейстершу, и еще нескольких.
Довольно скучное существование, я полагаю, но мы не тоскуем, во всяком случае – не очень. Честно говоря, мы в достаточной степени наполучали развлечений и волнений, каких только могли бы пожелать. В определенном возрасте и далее выражение, которое люди употребляют так небрежно, – «напрасная трата времени»… ну, оно начинает обретать реальный смысл, не правда ли? Реальную весомость. Понимаешь, что тратишь то, чего тебе суждено иметь все меньше и меньше. Вы запускали руку в свой капитал. Вы забывали, что жизнь вам дана лишь в аренду, а не навсегда.
Она минуту просидела молча, даже не закурив одну из своих сигарет, а потом продолжила:
– Затем внезапно в Сочельник с приездом Рея Джентри в Ффолкс-Мэнор наше прошлое было извлечено из чулана, в котором, как мы надеялись, оно было спрятано навсегда. Вы прочли эти заметки, старший инспектор. И можете сами вообразить, как он принялся пытать нас обоих. Думаю, это будет нетрудно.

Трабшо, который не говорил практически ничего во время их показаний, теперь мягко поблагодарил их обоих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67