Она мечтала стать плотиной, которая перекрыла бы ему путь, превратив этот ручей в запруду. Но несмотря на все его слова, приводившие Эрминию в состояние сладостного оцепенения, и несмотря на все его обещания, уносившие ее на седьмое небо самых невероятных мечтаний, любил ли он, Веспасиано, ее по-настоящему? И почему он потребовал, чтобы их любовь, даже и безгрешная, до поры до времени сохранялась в тайне? И только тогда, когда, по его мнению, настанет удобный случай, Веспасиано сам найдет способ оповестить о ней других. Почему? А как же она сама? Любила ли она его по-настоящему? А вдруг это была не любовь, а всего лишь прихоть? А эта ненависть к Хуану-Тигру, хотя бы и искренняя, не была ли она придуманной? Не скрывалась ли за ней настоящая любовная страсть, которая самой себя боится? Да разве она понимала, чего ей на самом деле хочется и кого она по-настоящему любит? Да и почему женщина не может любить троих мужчин сразу – мужчин, столь не похожих друг на друга и так хорошо друг друга дополняющих? Ну а если уж нельзя любить всех троих сразу, то почему бы не бросить их в ступку, хорошенько растолочь и перемешать, вылепив из полученной массы идеального возлюбленного? Бедная Эрминия, она и сама не знала, чего ей хочется и кого она любит! Она была словно спелое яблоко, висящее на самой верхней ветке и выглядывающее из-за забора: пусть оно достанется тому, кто подпрыгнет выше других! Ну а если его не сорвут вовремя, то оно, налившись соками и отяжелев, само оторвется от ветки и упадет в дорожную грязь. И тогда им насладится какой-нибудь бродяга, который найдет его первым.
В тот вечер, едва переступив порог дома доньи Марики, где его уже ждали, Хуан-Тигр сразу же сообщил, сияя от радости:
– Сегодня я получил письмо. От кого бы вы думали?
– От Коласа, – поспешно ответила донья Марикита.
– Какой там, к лешему, Колас! Вечно вы, сеньора, ляпнете что-нибудь не к месту, – раздраженно отвечал Хуан-Тигр, пощипывая мочку своего левого уха.
– О, простите, простите ради Бога… Я-то думала… Ведь у вас такое счастливое лицо… Так от кого же еще ему быть, как не от Коласа?
– От Веспасиано – от моего любимого, бесценного друга и брата, – с пафосом ответил Хуан-Тигр, картинно простирая руку.
– Ах, от Веспасиано! – воскликнула старуха. – Какие у него глазки – восточный бальзам! А усики – как у султана! Какие бедра, какие ноги! На них так и просятся малиновые шелковые штаны с кружевами – точь-в-точь как у Дон-Жуана! Нет, таких уж теперь и днем с огнем не сыщешь – не чета нынешним! Веспасиано – он из тех, прежних, каких было немало, когда я была молоденькой…
– Вот теперь вы говорили прямо как оракул. Вот именно: Дон-Жуан – ни отнять, ни прибавить. А в этом своем письме он подробно рассказывает мне о своих новых победах, или, лучше сказать, о своих проказах и проделках. Хоть намеками, но говорит он о какой-то хорошенькой барышне из наших краев. Короче говоря, живет она здесь рядом, по соседству. И где бы вы думали? Прямо здесь, около рынка! Девица она весьма спесивая: Веспасиано считает, что она пока зелена и лакомиться ею рановато, а потому пусть, мол, еще дозревает, как дозревает на чердаке, в соломе, сорванное яблочко. Вот Веспасиано и оставил ее здесь: пусть до поры до времени томится в тоске и в мечтаниях! А вот когда он сюда вернется то она уже будет мягкой и сочной, как финик, и сладкой, как мед. Интересно, кто же она, эта незнакомочка? Да нет на свете такой женщины, которая бы перед ним устояла! Все они падают от одного его взгляда, как комары в водку! Глупые женщины, много вы о себе понимаете! Тот, кто их обольщает, кажется им ангелом. Они думают, что могут его удержать, когда он проходит мимо. Они бросаются ему на шею, и глаза у них закрываются, как в обмороке. А откроют глаза – ищи-свищи его, он уже в объятиях у другой. Его, все равно что тень, не поймаешь. Да и то сказать: только тень они и обнимали. Ангел, райское блаженство! Нашли дурака! А то как же! Ну конечно, угрызения совести, раскаяние… Погибель для всех женщин. Месть за всех мужчин. Вот что такое Дон-Жуан! Помнится, будто я слышал, уж и не помню, от кого, что Дон-Жуан так сказал мавру Отелло: «Пусть из-за меня страдают они – жестокие и прекрасные. Пусть они терпят пытку любовью, чьей безвинной жертвой был ты сам. Правосудие! Правосудие! Есть Бог на небе, а я – пророк Его!»
– Боже, Боже, что за муки! – воскликнул дон Синсерато. – Помираем мы от скуки. Ха-ха-ха! Ну а Дездемона – разве она тоже не была безвинной жертвой? Эхем-эхем! Бедные мужчины, бедные женщины! Они имеют очи и не видят, имеют уши и не слышат, имеют уста – и не могут выразить, что хотят. Господи, Господи! Хороший же урок дал Ты им в назидание. А им хоть бы что. Внимайте же, безумцы! Те, кого вы называете слепыми, на самом деле видят лучше всех, потому что им и не надо света, а глухие и немые лучше всех говорят, потому что у них и молчание красноречиво.
Вслед за этим наступила такая прозрачная тишина, что можно было бы услышать, как осыпаются лепестки розы. Этой розой было сердце Эрминии.

Лекарь своей чести
Престо
Тот роковой день, приближение которого предчувствовала Эрминия (день, когда Хуан-Тигр должен был сделать ей предложение, а она – ответить ему отказом), так и не наступил. Проходили дни, недели, месяцы. Осень, заплатив свою дань принесенным урожаем, отреклась от своего владычества на земле в пользу суровой зимы, чья тирания была сметена анархическим натиском расцветающей царицы-весны. Смена времен года совершилась неощутимо и неотвратимо, естественно и плавно. Между одним днем и другим, между одной неделей и другой, между одним и другим временем года не было ни границ, ни резких переходов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100