они мешают другим получать то, что хотели бы иметь сами. Это дело обычное, и с такими вещами ты будешь сталкиваться на каждом шагу, жизнь тебя еще научит. И вот еще что: любить не любя и отказываться от любви, когда уже любишь, – такого никогда не бывает. Ни у молодых, ни у пожилых. Но в том-то и беда, что чаще всего ни пожилые, ни молодые сами не знают, чего хотят, и потому сами себя обманывают. Они принимают за любовь лишь мимолетный, пустячный каприз, в котором они вскоре и раскаиваются. Занимаются пустяками – и при этом, скорее всего, не подозревают о той непобедимой любви, которая тайно владеет ими. За примером далеко ходить не надо: это я про того человека, который любит и сам не знает, что любит. Надо уметь отличать, отделять ложное от истинного, а любовь-прихоть – от настоящей любви. Как часто люди приходят в себя, когда уже поздно! Вот затем-то я и пришла – чтобы помочь тебе… Ведь ты его уже любишь – и именно поэтому запрещаешь мне называть его имя. Ты его так любишь, так любишь, что и сама боишься себе в этом признаться.
Эрминия молчала. Вдова продолжала:
– Отвечая на твои возражения, я говорила много, но напрасно. В этом не было никакой надобности, потому что ты не остановила меня даже взглядом. Ты слушала меня с таким видом, будто тебя это не касается. Я понимаю, Эрминия, что моя речь была бесполезной. Твоя душа сжалась от страха, а это все равно как если бы она лишилась воли. Да и к тому же тот, кто станет проповедовать в храме любви, рискует прослыть несносным болтуном. Бога любви, Амура, рисуют слепым, но на картинах не видно, что он к тому же еще и глухой.
– Сеньора, я слушала вас так, будто от ваших слов зависело мое спасение. Мне нечего возразить. Пока вы говорили, я соглашалась с каждым вашим словом, но вот только вы кончили, и я уже ни с чем не согласна. Если бы я смогла выразить то, что чувствую, то вы опять стали бы убеждать меня, приводя все новые и новые доказательства, а я бы опять не знала, что вам ответить. Потому что у вас, сеньора, в запасе сколько угодно доказательств, но здесь, в моем сердце, у меня единственное доказательство.
– Доченька, ты дрожишь, как птенчик. Мои доказательства кажутся тебе отблесками зеркальца, которым я верчу, чтобы завлечь тебя в ловушку. Но то, что сверкает у меня в руках, – это не зеркальце, а чистой воды бриллиант, бриллиант истины, а его лучи, как солнечные зайчики, проникают, сталкиваясь друг с другом, в темницу твоего сознания. Может быть, именно потому-то ты и закрываешь глаза своей души, что им больно, что они не выдерживают этого света.
– Пусть так. Но все равно: той истине, которая причиняет боль, я предпочитаю ложь, которая мне льстит. Я даже готова с этой ложью сродниться, потому что она мне так приятна, что уже не кажется ложью. И пусть вы и весь свет убеждают меня, что это не так, но для меня это все равно истина, истина, истина! Единственная истина, которая мне мила.
– Ты себе и представить не можешь, доченька, как мне приятно тебя слушать! – воскликнула донья Илюминада, лаская Эрминию и целуя ей руки. – До сих пор я тебя совсем не знала, а теперь я тобою восхищаюсь. Нет, ты не как все: ты – настоящая женщина. А настоящих женщин еще меньше, чем настоящих мужчин. Я смотрю на тебя так, будто тебя послало сюда само небо, будто ты здесь по высшей воле. И что бы ты в конце концов ни сделала, ты сделаешь как нужно, я в этом не сомневаюсь. А теперь давай поговорим о другом. Помоги-ка мне рассеять одно сомнение. Вот ты мне говорила, что тебе нравится ложь…
– Нет, сеньора, нет, я ненавижу ложь. Просто не знаю, как и сказать…
– Тогда я скажу за тебя. Зло, которое царит на земле и с которым мы сталкиваемся на каждом шагу, – это всем очевидная истина. Ну а счастья-то, наоборот, нет: здесь, на земле, его никто еще не видел. Но все-таки все мы мечтаем о счастье, и только эта мечта нас и окрыляет. Это ложь, будто счастья не существует на самом деле, и только мечта о счастье и есть настоящее счастье. Ведь ты и знать не хочешь о зле, даже если в нем и заключена самая настоящая истина…
– Нет, сеньора, не хочу.
– Ты хочешь, чтобы твоя жизнь превратилась в сладкий сон, в блаженную мечту…
– Да, сеньора, хочу.
– Вот именно поэтому-то ты и есть настоящая женщина. В этом и заключено назначение женщины. И помни, что назначение это она должна исполнять не столько ради себя самой, сколько ради того мужчины, которого она изберет своим спутником и повелителем. Тебе хочется, чтобы жизнь была как сказка, правда?
– Да, сеньора, хотелось бы.
– И я не ошибусь, если скажу, что тебе все еще нравится читать сказки. Или, лучше сказать, сочинять их.
Эрминия молчала.
– А больше всего тебе нравятся страшные сказки со счастливым концом, в которых все улаживается в одно мгновение. Правда?
Эрминия молчала.
– Великий смысл таится в этих сказках, доченька. Все они кончаются одинаково. Ужасный дракон грозит разрушить город, если ему не отдадут на съедение самую красивую и добрую девушку. И она сама приносит себя в жертву. Безоружная, потому что ее беззащитность, ее доброта и ее красота – все ее оружие, она бесстрашно входит в пещеру этого дракона. Дракон рычит, изрыгает пламя изо всех своих семи пастей и наконец бросается на свою добычу. Девушка падает на колени и, скрестив на груди руки, готовится принять искупительную смерть. И вот в это самое мгновение – раз! – словно по волшебству, этот дракон, который на самом-то деле был заколдованным принцем, становится прекрасным юношей и, прижимая девушку к своему сердцу, шепчет ей на ухо: «Сначала ты околдовала меня своей красотой, а потом, решив принести себя в жертву, освободила меня от чар».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100