Или задушить? Этого он и сам не знал. Он уже не принадлежал себе – так не принадлежит себе стрела, летящая в неизвестность. На секунду Хуан-Тигр задержался у двери и, повернувшись обратно, рухнул на стул как подкошенный.
Во всем доме надолго воцарилась тишина, которую в конце концов нарушила Карга: она вошла в комнату, служившую столовой, чтобы убрать со стола. И тут Хуан-Тигр, разъярившись, вскочил со своего места и начал швырять в старуху тарелки и стаканы.
– Чтоб тебе провалиться, кривая ведьма! – визжал он. – Удавить тебя мало! Или живьем сжечь! Катись отсюда! Да поживее! Чтоб глаза мои тебя больше не видели! Это ты напустила порчу, сглазив всех в этом мирном доме! Пошла вон, чертова колдунья, сатанинское отродье!
Одна из тарелок разбилась, ударившись о старухин затылок. Карга потрогала рану руками и, увидев на них пятнышко крови, пулей вылетела из дома, вопя благим матом:
– Люди добрые! Спасите! Помогите! Он размозжил мне голову, как корове на бойне! Убийца!
Хуан-Тигр взял лампу и ушел к себе в спальню, запершись в ней на засов. Это была каморка под самой крышей, со слуховым окошком на потолке. Там, где пол и стена сходились под острым углом, были навалены груды кукурузы, пшеницы и фасоли. Постель Хуана-Тигра, похожая на монашеский одр, состояла из досок, положенных на козлы, и тюфяка, набитого сухими листьями. Он присел на край своего ложа, но все никак не мог успокоиться: руки и ноги у него тряслись, как у эпилептика. Он задыхался. Поднявшись, Хуан-Тигр собрался было открыть ставни своего окошка, но, налетев на кучу пшеничных зерен, споткнулся. «Зачем мне все это нужно? Для чего я копил деньги? Кому они теперь достанутся?» – подумал Хуан-Тигр и стал с остервенением расшвыривать ногами кучи зерна. Потом опять присел на тюфяк. «Надо с собой покончить. Для чего мне теперь жить? Какой теперь от меня толк?» Он дрожал все сильнее и сильнее, а тоска сжимала его сердце все крепче. «Что же это я мелю? Покончить с собой? – встрепенулся Хуан-Тигр. – Да я просто трус и дезертир! А кто же тогда будет исполнять свой долг и нести свой крест? Жить – значит страдать: Бог терпел и нам велел. Господи, Господи, сколько же лет подряд я смирял свою мятежную душу и непокорную плоть, исхлестав их бичом долга! Я их мучил и мучил, пока наконец не смирил… А вот теперь не успел и глазом моргнуть, как это ненасытное чудище нападает на меня снова, снова меня грызет… Ну-ка, где же мой кнут? Вот тебе, вот тебе, вот тебе! Ты будешь жить, негодяй, будешь, будешь! Господи, Господи, я, кажется, умираю…» Корчась в судорогах, Хуан-Тигр катался по полу. Когда он наконец пришел в себя, за окном уже рассветало. Хуан поплескался у умывальника и наскоро, как это он делал изо дня в день, привел себя в порядок. Его собственное тело, уже не подчинявшееся дремлющей воле, теперь казалось Хуану-Тигру чужим: кости ныли, а мышцы будто одеревенели. Можно было подумать, что ему подменили тело, и теперь он возвращался к жизни живым трупом. «Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Теперь ты ходячий мертвец». Он хотел было пойти к Коласу, обнять его, попросить прощения, дать волю подлинным чувствам, по-отечески поцеловать его на прощание… «Да нет, не надо: теперь все это бесполезно. Теперь уж ничего не поправишь. Колас меня ненавидит: я его проклял. Корабли сожжены. Теперь он для меня навсегда потерян. Сынок мой, сыночек! Бедный Хуан-Тигр! Вчера для тебя все кончилось. Бедный Хуан-Тигр!»
Босиком, с башмаками в руках, он на цыпочках, чтобы не шуметь, вышел из дому. Было воскресное утро. Колокола звонили к ранней обедне. По привычке Хуан-Тигр пошел было в деревню, где в этот час каждое утро он собирал лекарственные травы. Но сейчас, глухой и слепой ко всему, он шел не разбирая дороги, заложив руки за спину и уронив голову на грудь. Ноги сами вели его все в гору, словно ему хотелось подняться в конце концов на свою Голгофу и принести себя в жертву во искупление грехов. Навстречу Хуану-Тигру попадались весело болтавшие крестьяне, направлявшиеся в Пиларес на базар. Вот прошли гладко выбритые старики с хитрыми и насмешливо-недоверчивыми лицами. У каждого под мышкой красный зонт с блестящим, будто позолоченным острием, а на плече – курточка с зелеными или лиловыми заплатками на локтях. Они вели с собой похрюкивающих кабанчиков – розовых, как лосось, или сероватых, как шифер, придерживая каждого из них за веревку, привязанную к задней ноге. Вот прошли, сияя улыбками, свежие, статные девушки. Их пестрые, яблочного или лимонного цвета нижние юбки проворно и грациозно мелькали при ходьбе. Размахивая свободными руками, они несли на головах широкие корзины с цыплятами, курами и утками; птицы высовывались из корзин, как из гондол воздушных шаров, вытягивая шеи и тараща испуганные глаза. Все они – и мужчины, и женщины – весело здоровались с Хуаном-Тигром, но он им не отвечал. Свернув с проезжей дороги, он пошел по тропинке, которая вела к церквушке «Христа в темнице», приютившейся среди каштанов на вершине холма, в основании которого был прорыт туннель. Через него проходила железная дорога Пиларес-Леон. Когда Хуан-Тигр вошел в деревенскую церковь, служба уже началась. Он стал протискиваться вперед к алтарю, шагая мимо коленопреклоненных крестьян; у многих руки были сложены крестом на груди, а взгляд обращен к небу в истовой молитве. У главного алтаря находилось большое изваяние – смуглокожий Христос с тяжелой цепью на шее и наручниками на запястьях. Нижняя часть статуи была обернута длинным, как юбка, и ниспадавшим до самых ступней куском фиолетового бархата, окаймленного поблекшими галунами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100