Эти островки столь недолговечны, что на них никто и ничто не успевает состариться, а наши наезды сюда столь непродолжительны, столь нечасты, что нам невозможно устать друг от друга. Каждый поцелуй здесь – словно первый, и никогда не хватает времени, чтобы полностью утолить жажду. К счастью для меня, Франц сведущ в мирских делах. Он достаточно опытен и благоразумен, чтобы уберечь меня от ненужных неприятностей.
Я верю, что моя судьба под надежным присмотром: я всегда чувствовала, что Пресвятая Дева не сводит с меня любящих глаз, хотя впоследствии, не сомневаюсь, меня ждет кара Господня. Но моя нынешняя жизнь во всем ее изобилии сторицей окупает любое наказание, которое когда-то еще будет на меня наложено.
От меня только что ушел маэстро. У Вивальди сейчас донельзя усталый вид – куда хуже, нежели даже в те периоды, когда его донимают затрудненное дыхание и боли в груди. Сначала я подумала, что это возбуждение от недавнего успеха в Вероне его новой оперы – да, пожалуй, еще запрещение показываться в Ферраре на время карнавала, о чем я узнала из сплетен. Кажется, некоторым кардиналам не совсем по душе бурная деятельность Рыжего Аббата как автора и постановщика многих опер.
Причиной всему, разумеется, Анна Джиро. Церковь не слишком добра к священникам, о которых ходят слухи, что они странствуют со своими любовницами и никогда не служат мессы. Маэстро, впрочем, всегда оправдывался тем, что у него на это не хватает дыхания. Хотя мне думается, что у него не хватает на богослужения времени, ведь столько всякого он пытается успеть.
Мне показалось, что Вивальди немного лихорадит, как бывает от недосыпания. Я предложила ему стакан вина, и мы выпили вместе. Я видела, что ему хотелось чем-то поделиться со мной, но чем именно, мне было невдомек, хотя я могла бы и догадаться, если бы как следует поразмыслила. Как-никак, наши жизни весьма тесно переплелись.
Маэстро вышагивал от моего стола к окну и обратно, пытался заговорить, но потом сбивался на ничего не значащие замечания о повседневных делах, которые, совершенно очевидно, не имели ничего общего с тем, что он хотел сказать на самом деле.
Я же тем временем просматривала предложенные им ноты.
– Разве ты носишь очки, Аннина?
– Да, для чтения. Но только когда мало света.
Он сел рядом, и я налила ему еще стаканчик. В окно было видно, как солнце садится за канал.
– Ты для меня всегда останешься девчушкой, которой едва ли нужны очки для чтения.
– Значит, вы живете во сне, мой дорогой маэстро.
– Думаю, ты права.
От меня не укрылось, что он выпил весь стакан залпом, а потом утер губы тыльной стороной ладони.
– Мне нужен твой совет.
– Конечно, маэстро. Вы, как всегда, можете мне доверять.
– Да-да, именно. Я знаю, что могу доверить тебе свою тайну, и ни один человек, кроме тебя, не подскажет мне лучшего решения. Это крайне деликатный вопрос.
Я встала и резко распахнула дверь, чтобы удостовериться, что никто не болтается в коридоре, подслушивая наш разговор.
– Мы здесь одни, синьор, и я всецело к вашим услугам.
– Дело касается синьорины Джиро.
Разумеется, я ничуть не удивилась, хотя в глубине души чувствовала нарастающую неловкость. Несмотря на то что я глубоко ценила предпочтение, которое всегда выказывал мне маэстро, я была не в восторге от его намерения сделать меня наперсницей в столь щекотливом вопросе.
– Я непростительно согрешил, Анна Мария.
– Тсс, синьор! Думаю, вам лучше бы побеседовать с вашим исповедником, а не со мной.
Он лишь покачал головой и, к моему неописуемому ужасу, разрыдался.
– Кто же поймет меня, если не ты?
Неужели он узнал мою тайну? Я была так ошеломлена, что даже не нашлась с ответом.
– Да, я грешник, но мой грех – не тот, за который все поносят меня!
– Вы меня ставите в тупик, маэстро…
Он явно сердился.
– Ведь и до тебя уже дошли слухи!
Я кивнула.
– Но ты же видела мою Анну…
Чего он добивается от меня? Меня передернуло от слов «моя Анна».
– Ты ведь не веришь им, правда? Анна Мария, прошу тебя, скажи, что ты никогда не допускала такой мысли! Ведь это же мерзость!
– Простите, синьор, не хочу быть циничной, но меня теперь трудно удивить тем, что священники нарушают обет целомудрия.
– Да, я нарушил, но всего единожды, и то более двух десятков лет назад. Могу я попросить еще вина?
– Пожалуй, мне и самой не помешает налить чуток. Я теперь не знаю, что и думать.
Вивальди взял полный стакан и снова осушил его одним махом.
– А я не знаю, как мне сказать еще яснее. Ну хорошо: Анна Джиро – моя дочь.
Ох уж эти попы! Вот уж не думал Господь, что его священники будут такими лицемерами!
– Я узнал о ее существовании всего около десяти лет назад. С тех пор я пытаюсь как-то возместить… но пересуды нас не оставляют. Сколько же в них злонамеренности!
Я немедленно вспомнила своего отца и его плодородные похождения.
– А она знает?
Вивальди покачал головой:
– Как я могу ей признаться? Что почувствует она, когда узнает, что я – не только ее учитель и покровитель, но еще и отец! Я, рукоположенный священник!
– Я, признаться, думала о вас неверно.
– Как и все остальные.
Мы некоторое время молчали, глядя друг на друга. Потом Вивальди отвел глаза и сбивчиво продолжил:
– Неужели меня запомнят только как развратника – меня, который все эти годы жил совершенным аскетом среди целого скопища дев? Ты же знаешь, Анна Мария, что я за человек: я жил ради музыки, я честно служил Господу и Республике. Если судить по справедливости, неужели музыкальные заслуги всей моей жизни не перевесят единственную неблагоразумную ночь в Мантуе?
– Не знаю, маэстро.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86