Говорят даже, что со временем он станет дожем – если, конечно, доживет. А остальные дети приносят ей одни огорчения.
Она взяла меня за руки. Ладони у нее были мягкими, в пятнах краски от постоянной работы с материей.
– Уже поздно, скоро начнет светать. Тебе лучше вернуться, пока тебя не хватились.
– Я приду снова, если позволите – и если мне удастся улизнуть из приюта так же легко, как нынешней ночью. И я с удовольствием буду давать уроки в память о вашей сестре, матери Сильвио. Я так завидую вам обеим, хотя вы и лишились ее. Если бы у меня в жизни был хоть один кровный родственник, я бы ощущала себя совсем по-иному! – Я сравнила лица Ревекки и Сильвио, но не нашла ни одной похожей черты. – Синьора Ревекка, а у медальона был когда-нибудь ключ?
– Да, конечно, – крохотный ключик, украшенный сапфирами, если мне не изменяет память. Очень изящный. Неужели он успел затеряться? Как жаль!
Мне уже не терпелось поскорее вернуться к себе в комнату и еще раз рассмотреть медальон в свете того, что я теперь о нем знала. Где он пропадал все это время – с тех пор, как грешный священник продал его? Или, может, вынужден был отдать его в обмен на чье-либо молчание? Я вдруг испугалась, что Ревекка затаит на меня обиду из-за того, что я без видимых причин и без всякого на то права обладаю столь драгоценной вещью, некогда принадлежавшей ее семье.
Выполняя обещание, данное нашему маэстро, Ревекка закутала меня так, что даже мать родная не узнала бы. Сильвио поехал меня провожать тоже in m?schera.
В Венеции не все каналы обязательно куда-нибудь выводят: некоторые просто упираются в здание или в улочку и там заканчиваются. Еще несколько часов назад я знала куда меньше, чем сейчас, после визита в гетто, но, словно заблудившийся лодочник, налегала что было сил на весла в отчаянном стремлении попасть туда, откуда нет и не может быть выхода туда, куда мне надо.
Если бы моя мать захотела дать мне знать о себе, прислав что-нибудь на память, она, без сомнения, выбрала бы для этой цели что-либо из своей собственной шкатулки, а вовсе не эту фамильную драгоценность, некогда принадлежавшую семье, никак не связанной с ней – ни родством, ни обычаем.
Как могла Ревекка все это время скрывать от Сильвио, что она – его тетя? Тогда мне было совершенно непонятно, почему человек должен держать в секрете весть, которая может принести столько радости. Не могла я пока уразуметь и то, сколь непростым может в результате явиться нам счастье, и то, сколь утешительно жить с неразглашаемой до поры тайной, лелеемой в глубинах сердца до того момента, когда ее можно будет раскрыть.
– Ты что-то примолкла, – заметил Сильвио.
– А тебя разве все это не волнует? – откликнулась я.
– То, что я отпрыск гулящего священника и еврейки-скрипачки? В общем-то, я был не слишком удивлен. Я примиряюсь с моим происхождением – и принимаю его. Оно равносильно для меня позволению не мучиться выбором, а вечно скитаться между двумя горизонтами моего существования. К тому же я ведь как-никак обрел семью; у меня теперь есть Ревекка, которая любит меня, блудного выродка, таким, какой я есть. Она замечает во мне только хорошее, а на все плохое закрывает глаза.
Ночь была удивительно тиха.
– Вот бы мне тоже такую Ревекку…
– А я на что, Аннина? Я и буду твоей zi?tta!
Сильвио скорчил такую забавную рожицу, весьма напоминающую сердобольную пожилую женщину, что я невольно рассмеялась и только тогда заметила, что гондольер причаливает к ступеням наших ворот. Мы, оказывается, уже прибыли. Я обвила руками своего милого Сильвио и крепко прижалась к нему.
– Приезжай поскорей снова! – прошептала я. – И знаешь еще что?
– Что, сестренка?
– Я хочу отдать тебе медальон. Он не мой, а твой.
– Ничего себе бедненькая сиротка! Раздает драгоценности направо и налево!
– Нет, серьезно, – в следующий раз, когда мы увидимся, я его обязательно тебе отдам.
– Хорошо, отдавай, а я отнесу его Ревекке.
– Итак, договорились. Только условие: если когда-нибудь ты достанешь к нему ключ, обещай, что не будешь открывать без меня!
– Обещаю!
Он поцеловал меня прямо в губы. Я выскочила из гондолы, бесшумно поднялась по ступенькам и проникла в здание, темное и тихое. Чтобы глаза немного привыкли к полумраку, я затаилась в укромном уголке и прислушалась.
Кругом царило то особенное безмолвие, которое бывает за час до рассвета. Снаружи плескалась вода в канале, откуда-то доносился едва слышный топоток – в подвале всегда хватало крыс. Тем не менее их суетливая возня побудила меня с неожиданной поспешностью ринуться вверх по лестнице – и на первой же площадке со всего размаху налететь на Ла Бефану.
13
Ла Бефана ухватила меня за шею и завопила:
– Вот она, попалась!
Из темноты к нам уже бежали с лампами. Среди прочих я увидела сестру Лауру.
– Пожалуйста, Zi?tta!..
Мне не удалось больше ничего сказать – согнутая в локте рука Ла Бефаны, сдавившая мне горло, не позволяла даже как следует вдохнуть.
Никогда не забуду, каким взглядом наградила меня сестра Лаура; никогда раньше не приходилось мне видеть в нем столько ярости, какой можно было ожидать только от Менегины.
Я дернулась, чтобы разжать захват руки Ла Бефаны, и взмолилась:
– Пожалуйста, Zi?tta, помогите!
В глазах сестры Лауры плясали блики факельного пламени. Она вырвала у меня из рук скрипку и не сказала, а скорее прошипела:
– Я тебе не zi?tta!
Тогда я решила, что все в мире перевернулось с ног на голову и сестра Лаура пополнила ряды приспешников Сатаны.
Ла Бефана меж тем стискивала мне шею, словно клещами:
– Блудить ходила, а? Хорошо заплатили?
Этого я уже никак не могла снести и что было силы припечатала ее ногу каблуком своего башмака.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86