Поняли?
– Понял… А ты кто?
Она заглянула мне в глаза каким-то золотистым бесноватым уколом, и я понял, что не получу ответа на свой вопрос. «Сумасшедшая, что ли?» – подумал я.
– Я не сумасшедшая, – тут же парировала она. – Делайте, что я сказала! И бросайте эту… Ничего, кроме разочарования, она вам не принесет! Нате!
С этими словами рыжая девочка протянула мне шарик. Я не видел нитки, но все же ухватился за предполагаемую линию. Девочка отпустила руку, и воздушный шарик броском устремился в небо. Через секунду он ушел в облака.
Она рассмеялась громко, радуясь удачной своей шутке, качнула головой – от ее золотых волос потянуло мятой и лимоном.
Она дружески коснулась моей руки и сказала:
– Прощайте.
В следующее мгновение она вскочила в отходящий автобус и, улыбаясь во весь рот, помахала мне рукой.

5

Сегодняшний день.
Надо сказать, очень омерзительный день. Чужой, бездушный. Я недавно проснулся, а уже темнеет. За окном все покрыто инеем.
Почему я не родился в Рио-де-Жанейро? Парусиновые штаны, солнечные очки, хорошая сигара, утренний грейпфрутовый фреш с нежным омлетом в кафе на залитой щедрым солнцем набережной. У ног плещется ласковый океан с розовыми медузами, пахнет водорослями, а на горизонте белеет парус одинокий. Вечером беззаботный амиго терзает гитару, извлекая чудесные переливы, и душа блаженно тоскует о той любви, которой еще не испытал, но которая обязательно будет, стоит только немного подождать. А карнавал, кастаньеты, весь этот буйный задор, голые груди и знойные бедра похотливых латиноамериканок?..
Не хочется вставать, не хочется вообще двигаться. Зачем? Не хочется ни есть, ни пить, ни что-либо чувствовать. Хочется уйти в небытие и никогда, никогда не возвращаться!
Жаль, что спать до бесконечности невозможно, ибо сон – самая совершенная иллюзия, самый оптимальный и почти безвредный уход от безнадежной действительности. А проснулся – и что? Все сначала? Ты один-одинешенек, дел у тебя никаких, и до тебя никому нет дела. В сердце отчаяние, в голове хаос, а точнее сказать, вакуум. Даже подрочить не хочется, как обычно, потому что с некоторых пор наступила беспросветная сексуальная апатия. Все уже давно атрофировалось, я уже давно стар, хотя еще и молод.
Кто я? Что я? Зачем я продолжаю рефлексировать, когда уже давно все кончено?!
Только курить хочется. И только это заставляет выползти из-под одеяла и немощным стариком, ковыляя, добраться до кухни…
Кофе, сигарета, отлить, кофе, сигарета…
Натянув через голову толстый английский свитер и упаковавшись в многослойную американскую куртку, я выхожу на улицу.
В подъезде сталкиваюсь с молодой женщиной, сильно прихрамывающей на одну ногу.
Когда-то, лет десять назад, она была мечтой всей моей жизни. Юная, красивая, какая-то одухотворенная. Недоступная. Тогда за этим гордым обаянием молодости, за блеском чистых глаз, еще не вкусивших всех зрелищ пошлой жизни, совсем не замечались ее неизгладимые физические недостатки. Хрупкая девушка-хромоножка была для меня сказочной принцессой, воспетой трубадурами. Несбыточной мечтой. Она была желанна. Я испытывал к ней самые теплые, самые нежные чувства, которые только можно представить. Мы встречались в подъезде или у лифта почти каждый день, но я так и не нашел в себе силы с ней заговорить. И она не узнала о моей тайной страсти.
Теперь же она хромая. Толстая хромая женщина-инвалидка. Щекастое лицо, глупая прическа, дешевая одежда с ближайшего вьетнамского рынка. Глаза неживые, тусклые. Огонь угас.
Взгляд скользкий, заинтересованный и несколько угодливый.
Я равнодушен. Лишь воспоминания. Нынче недоступен я…
На улице темно, слякотно. Сладковато. Промозгло. С ходу на меня набрасывается ротвейлер (или еще какой-нибудь терьер, я в этих тварях не разбираюсь). Без поводка и намордника. Хозяйка – ухоженная женщина, экипированная дорого и со вкусом, едва ли обращает внимание на проделки своего питомца.
Собака яростно наступает. Мощные челюсти, холодный презрительный взгляд.
Мне так обидно, будто меня матом обложили.
Я ненавижу эту дорогостоящую тварь со всеми ее родословными. Я готов сам наброситься на этот сгусток мышц и злобы. Вцепиться в глотку. Выколоть пальцами глаза и душить, душить, душить… Как Шариков – кошек.
Я сам сгусток мышц и злобы. Я – Воин, хотя уже и отчаявшийся победить, но еще сохранивший последние остатки мужества. Так что мы с тобой одной крови, маленький кровожадный ублюдок! Не того парня ты цепляешь!
– Другого места не нашли выгуливать? Почему без намордника? – говорю хозяйке пса начальственным тоном. – В следующий раз я пристрелю вашу собаку!
Я вполне серьезен. Да и что мне стоит? Я же теперь совершенный отморозок!
Хозяйка начинает визжать на всю улицу, будто угроза относится непосредственно к ней. Поток ее гнусностей бесконечен. Грязь, оскорбления сыплются одно хлестче другого.
Ненавижу отмороженных баб, глупых, непорядочных. Пусть внезапно разбогатевших, но оставшихся смердящими плебейками. У них не только отсутствует чувство справедливости, но и, как ни странно, чувство самосохранения. Потому что сейчас нет на свете человека опаснее меня!
Я мысленно мощно и протяжно выдыхаю, как каратист, и с внешней невозмутимостью прохожу мимо.
Собака за спиной заливается лаем. Кажется, что вот-вот вцепится в ногу. Ей вторит хозяйка, которая решила, что она победила: враг, поджав хвост, бежит…

6

Алеша возглавлял филиал моей фирмы в Санкт-Петербурге. Этот город я по старинке, а может быть, из-за упрямства и противоречивого отношения к всему происходящему в стране упорно продолжаю называть Ленинградом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22