Впрочем, один парень все-таки меня поразил: у него был такой красный ирокез.
Так что панки меня не особо интересовали, да и сам я не собирался им становиться. Я любил диско: панк и диско походили друг на друга, как мел на сыр, вода на масло или наше объединенное королевство на среду.
Но случилось так, что я посидел на той скамейке и это случилось.
Я обратился в другую веру.
Я мог бы изложить вам все обстоятельства дела, что происходило до и после, но не в этот конкретный момент. Что я испытал, сидя на скамейке? Странное, необъяснимое чувство, будто прежде я ничего не понимал в этой жизни: бродил в потемках, а потом вдруг вспыхнул свет, и ты увидел форму, и размер, и положение предметов, которые нащупывал в темноте. И теперь можно потрогать эти предметы, взять их с собой, жить с ними.
– ВСЕ ДЕРЬМО! ГОВНО НА ПАЛОЧКЕ!
И я подумал. Точно.
Это шли они. Панки. Кричал один, первый, кого я заметил.
– ВСЕ ДЕРЬМО! – снова выкрикнул он,
и я увидел, что это и есть парень с красным ирокезом.
Я смотрю на эту компанию: вот они проходят мимо и идут дальше.
И тут я вижу ее. Панкушку.
Наверное, в эту самую минуту в голове моей и вспыхнул свет.
Уолтер как-то говорил: «Вдруг увидишь кого-то, и – щелк! Это она. Ноги ватные, в голове бланманже, сердце в груди бух-бух. Вот-вот выскочит на тротуар и начнет танго отплясывать. И понимаешь, что это судьба».
Теперь я знал, как это бывает.
Вот так и бывает.
Девушка задумчиво огляделась, а потом увидела меня на скамейке – и, клянусь, какую-то долю мгновения смотрела мне в глаза. Она остановилась у витрины магазина, обрамленная ее светом: черно-белый портрет. Черные волосы, глаза, губы, одежда. Ее кожа, лицо, руки – белые. Да, она – только одно мгновение – смотрела на меня, а я на нее. Я словно гляделся в зеркало: что видел я там? Рентгеновский снимок себя самого, я видел себя таким, какой я есть, свою суть, увидел в себе то, что не меняется никогда и остается мною вчера, сегодня, завтра, всегда.
1.06. Дом Робинсонов
Темно. Тихо. Дыхание в ночи.
Маргарет тоже не спала. Питер чувствовал, хотя она не шевелилась.
Питер взглянул на электронные часы, что светились в темноте.
00.55. Без пяти час. А ведь он сказал – в одиннадцать. Он взял с нее слово: в одиннадцать.
Ну и. Что же делать? Написать письмо. Пожалуй, неплохая идея. От Люси? Нет. Он напишет от собственного лица. Питер закрыл глаза и принялся сочинять.
Дорогая Джоанна.
Как ты знаешь, недавно умер мой друг Жан-Поль Баббери. Он был прекрасным человеком, талантливым физиком, добрым коллегой и, по всем отзывам, хорошим мужем и отцом. Джоанна, ты знаешь, я атеист: как человек и ученый я воспринимаю вселенную как физическое явление. Христианские боги, да и боги иных религий – суть химера, выдуманная правящей элитой в целях подавления. Впрочем, это ты знаешь и без меня. Дело в другом. Трагические события – как, например, смерть Жан-Поля – обостряют наши чувства и мысли. Но поскольку нет в мире ни высших сил, ни иной трансцендентной системы ценностей, как же человеку выбирать истинный путь в жизни? Я все больше и больше убеждаюсь, что правильное решение состоит в наиболее полной реализации своих природных способностей. И тут, дорогая Джоанна, я подхожу к основной мысли своего письма. Ты ведь способная девочка. Ты достигла неплохих результатов в учебе. Пять пятерок, три четверки и одна тройка – это уже неплохо. Хотя, я уверен, если бы ты приложила больше усилий, ты могла бы вытянуть и на пятерки. И хотя до Оксбриджа ты не дотягиваешь, ты вполне смогла бы поступить в любой из старейших университетов Англии. Получила бы степень бакалавра и могла бы двигаться дальше, к докторской степени. С таким багажом жизненные перспективы значительно расширяются. Но, увы, Джоанна, ты не пошла по этому пути. Ты не прислушалась к родительскому совету и в шестнадцать бросила учебу. Получила более чем скромную должность в адвокатской конторе. Ты не щадишь свой организм, пристрастившись к сигаретам и алкоголю. Ты общаешься с жалкими вандалами, презренными людьми. Я надеялся, что чудесное стихотворение, которое написала Люси, заставит тебя призадуматься. Но этого не произошло. Проза твоей собственной жизни возобладала над поэзией. Джоанна, я хочу, чтобы ты спросила себя: «Правильно ли я живу? Может, стоит…»
Хлопнула входная дверь.
Питер посмотрел на часы: 1.06!
Он сел в кровати. К чему письмо? Он поговорит с дочерью прямо сейчас. Непременно.
Когда панкушка на цыпочках пробиралась к своей комнате, она увидела, что из-под двери родительской спальни пробивается тонкая полоска света. Она слышала, как родители возбужденно перешептываются. Девушка прошла в свою комнату и открыла окно Села на кровать, закурила. Она сидела, пуская дым в окно, и дым сливался с молочной белизной лунного света. Панкушка ждала, что сейчас раздастся стук в дверь.
Тишина. Значит, не сегодня.
1.06. Квартира Смитов
ПАВИЛЬОН: СПАЛЬНЯ ВИНСА – НОЧЬ
Винс салютует Джону Траволте на плакате.
ВИНС
Я анархист.
И с этими словами срывает плакат со стены.
Винс Смит, анархист
Все. С Джоанной покончено.
Теперь отныне и навсегда – панкушка.
Приняв решение и проникнувшись философией «Все дерьмо», можно с легкостью приступать к практической части – менять свой внешний облик.
Пролистав несколько журналов, я выискал для себя подходящего кумира – Сида Вишеза, басиста «Секс Пистолз». Долой Траволту из мира диско, да здравствует Сид из мира панков.
Что касается одежды: клеша не катят, узкий, как селедка, галстук тоже, туфли на платформах тем более. Но имеющийся гардероб все равно можно пустить в дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63