– Кажется, я уловил какую-то напряженность между тобой и доктором Милроем?
Блументаль рассмеялся. У него был большой привлекательный рот, а его смешливые глаза выдавали природное добродушие. Его улыбка, обнажавшая ряд прекрасных, симметрично расположенных зубов, вызывала у дантистов сердцебиение; казалось, они уходят в бесконечность, и Айзенменгер даже подозревал, что они соединяются где-то в основании черепа и обнимаются своими эмалированными ручонками.
– Ну, я думаю, ты не хуже меня знаешь, что между диагностами и судмедэкспертами всегда существовало соперничество.
Несмотря на то, что отделения судебно-медицинской и диагностической патологии тесно связаны между собой, они были разделены в Западной Королевской больнице, что неизбежно приводило к конкуренции между ними.
– Неужто? И все дело только в этом?
Блументаль снова рассмеялся, однако на этот раз это был довольно короткий и менее добродушный смешок.
– Возможно, не только, – вздохнул он. – Знаешь, ты оказался не в лучшем отделении.
Айзенменгер пожал плечами:
– Я там всего на несколько месяцев.
– Да-да, бедная Вики, – откликнулся Блументаль.
Айзенменгер уже было собрался отхлебнуть пива, но сказанное Блументалем было настолько многозначительным, что он остановился.
– Что ты имеешь в виду?
Блументаль пожал плечами и сделал глоток из своей кружки.
– Ну давай, Исаак, продолжай, раз уж начал.
Девушка за стойкой уронила стакан. Она была юной и очень красивой – возможно, студентка или медсестра, – и Айзенменгер задумался, сочтет ли хозяин ее привлекательную внешность достаточной компенсацией за понесенный убыток.
– На самом деле я ничего точно не знаю, Джон; у меня нет конкретных фактов для выдвижения обвинения.
– Но?… – не унимался Айзенменгер.
Блументаль с театрально-заговорщицким видом склонился ближе. Он не стал оглядываться по сторонам, чтобы убедиться в том, что его никто не подслушивает, но это был единственный штамп, которым он пренебрег.
– Я же говорю, что ничего не знаю, так… только слухи.
– Ну тогда расскажи мне о слухах.
– Ну, во-первых, в последнее время на отделении резко увеличилось количество медицинских ошибок.
– Допущенных Викторией?
Блументаль снова пожал плечами.
– Откуда я знаю. – И прежде чем Айзенменгер успел подвергнуть это сомнению, поспешно продолжил: – А потом у них там какие-то таинственные отношения между начмедом и Уилсоном Милроем.
– Какое отношение они имеют к Виктории?
Блументаль, как утка, нырнул в свое пиво.
– Милый мой, ты что, не знаешь? Начмед Джеффри Бенс-Джонс ее муж.
– Понятно.
– Начмед и Милрой – не слишком ладят между собой, впрочем, Милрой и профессор тоже не в восторге друг от друга.
– А хоть к кому-то Милрой испытывает симпатию?
Блументаль снова рассмеялся:
– Если и испытывает, я с этим человеком не знаком. – Он допил пиво. – Что касается доброго профессора Пиринджера, я могу тебе подробно рассказать о причинах его особой ненависти. Его место должен был занять Милрой. И насколько я знаю, ему даже сообщили об этом. Но то были лживые сирены, обманывающие нас по неведомым причинам.
Назначение профессоров в медицинской школе являлось крайне коварной процедурой. Потенциальным претендентам сулили золотые горы и заверяли, что именно они являются желанными кандидатами. Таким образом составлялся качественный список кандидатов, что повышало репутацию учебного заведения.
– Надо было быть умнее.
– Надо было, – согласился Блументаль. – Но его это повергло в полное отчаяние. Он пятнадцать лет состоял доцентом, а через два года должен был достичь пенсионного возраста. К тому же, насколько я понимаю, он более десяти лет не получал премиальных. И ему нужна была эта должность для увеличения пенсии.
Очередная банальная история. Премиальные начислялись фондом за достижения в области административной и исследовательской деятельности, а также за преподавательскую деятельность и аудит – эти надбавки учитывались при определении размера пенсии.
– Пиринджер отомстил ему за это, – продолжил Блументаль, – и назначил своим заместителем Алисон фон Герке. Ах как вкусно! Еще по одной?
– Я принесу.
– И именно с этим конфликтом связана патологическая неприязнь доктора Милроя к Амру Шахину, – добавил Блументаль, когда Айзенменгер вернулся.
– Да, я уже обратил на это внимание. А чем доктор Шахин заслужил такую неприязнь Милроя?
– Он – ставленник Пиринджера. Фактически его прихвостень. – Блументаль вновь перешел на заговорщицкий тон. – Говорят, их отношения выходят за рамки чисто служебных. – Блументаль пошевелил бровями и продемонстрировал все свои безупречные зубы.
– А Пиринжер женат?
– Мой дорогой Джон, Адам Пиринджер слишком себя любит, чтобы позволить кому-нибудь заявлять право собственности на себя.
Девушка за стойкой сражалась с ящиком кассы, который явно не поддавался ее чарам и никак не желал открываться.
– Естественно, и сам профессор Пиринджер мало чем способствует разрешению проблемы.
– То есть?
– Ну, во-первых, его характер. У него великие идеи, и он не хочет выслушивать мнения окружающих.
– И они на него обижаются? Он же не первый профессор, пренебрегающий мнением своих коллег.
Блументаль пожал плечами. На его отделении профессор тоже стер с лица земли нескольких личностей.
– Я не в курсе всех интриг и предательств, происходящих в вашем отделении, но теперь ты понимаешь, почему я упомянул чашу с ядом.
– Думаю, половина академических отделений в нашей стране выглядит точно так же.
Блументаль продемонстрировал противоестественное количество резцов, клыков и коренных зубов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118