Она ответила лишь улыбкой.
– Я планировал начать ремонт в гостевой спальне, – заметил он.
Естественно, его заявление вызвало взрыв одобрения, как это принято у жен вышедших на пенсию мужчин.
Досуг существовал не для того, чтобы его заполнять бездельем или удовольствиями – он предполагал активную деятельность: садоводство было вполне приемлемо для этих целей, но ремонт – еще лучше. Она оставила его в гараже, предварительно предупредив, чтобы он не перетруждался: он привычно заверил ее в том, что не станет, и уткнулся в картонный ящик, где лежали инструменты.
– Это просто ангина, – заметил он вслед ее удалявшейся спине.
Отыскав ведра, губки, наждачную бумагу и мыло, он решил, что для начала будет достаточно.
Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда он наливал в ведро горячую воду. Это был его старый приятель по службе, также достигший пенсионного возраста, но все еще цеплявшийся за работу, что вызывало у Кокса восхищение, хотя он и понимал всю бесплодность его усилий.
Вести были безрадостные.
Когда Айзенменгер вечером вошел в помещение, где проводилось собрание сотрудников, он ощутил себя скотиной на торгах. В течение всего дня его новые коллеги отсутствовали по разным причинам – кто-то преподавал, кто-то проводил эксперименты, кто-то решал административные вопросы, кто-то занимался аудитом, – поэтому до своего прихода на ежемесячную встречу старшего медицинского персонала ему так и не удалось познакомиться ни с одним из них. Учитывая это обстоятельство, а также его пятиминутное опоздание, все повернулись к нему, когда он вошел. Выражения лиц варьировались от безразличия до любопытства, а на паре физиономий Айзенменгер различил явные признаки враждебности.
Единственным знакомым ему человеком была Алисон фон Герке, но даже ее лицо в течение нескольких мгновений выражало недовольство тем, что их прервали. Затем оно прояснилось, и она оторвала свои молочные железы от стола, к несомненному облегчению последнего.
– Джон! Входите-входите. Я вас представлю.
И он был представлен разношерстной компании, полное незнание которой мало чем могло облегчить его положение. Амр Шахин, Уилсон Милрой, Тревор Людвиг проявили формальную любезность и не более того; и лишь профессор Адам Пиринджер, присутствовавший несмотря на утренние жалобы Алисон фон Герке, улыбнулся и протянул ему руку, хотя Айзенменгер счел это проявлением его знаменитого обаяния, а не следствием искреннего удовольствия от знакомства с ним.
– Добро пожаловать, Джон. Садитесь вот сюда. Налейте себе кофе.
Тревор Людвиг, высокий скользкий тип с усами и коротко подстриженным седым ежиком, напоминавшим барсучью щетину, не сводил с Айзенменгера глаз. И лишь когда тот, налив себе кофе и заняв свое место, вполне умышленно встретился с ним глазами, тот опустил взгляд и, чтобы скрыть неловкость, спросил:
– Вы из судебно-медицинской экспертизы?
Голос у него был резкий и гнусавый.
– Нет, я больше там не работаю.
Шахин был невысокого роста и казался слишком хрупким, чтобы долго носить на носу свои очки в роговой оправе с толстыми стеклами. И словно для того, чтобы подтвердить это впечатление, он снял их и поинтересовался:
– Разве вы не были связаны с делом Экснер год тому назад?
Губы Айзенменгера передернулись.
– В каком-то смысле. Просто сейчас это не является моим основным местом работы.
Пиринджер расплылся в улыбке, которая, как подозревал Айзенменгер, была не только дежурной, но и бессмысленной.
– Я не сомневаюсь в том, что Джон – опытный гистопатолог, Амр. – Но почему-то это заявление оставило всех в убеждении, что это всего лишь аванс, который еще ждет своего подтверждения.
– Я всегда работал как гистопатолог. Это отражено в моем резюме, – лаконично пояснил Айзенменгер. – Гистопатология и судмедэкспертиза не являются взаимоисключающими дисциплинами, как вам, наверное, известно. – Он произнес это, обращаясь к Шахину, однако одновременно ему удалось заметить слабую улыбку, появившуюся на большом и довольно грубом лице Милроя. И никто больше не произнес ни слова о непреодолимых различиях между гистопатологией, то есть изучением образцов органов и тканей, изъятых по медицинским показаниям у живых людей, и судмедэкспертизой, имеющей дело с изучением уже умерших, особенно умерших при подозрительных обстоятельствах.
– Мы тут обсуждали расписание дежурств, – пояснила Алисон фон Герке.
Именно этого Айзенменгер и опасался. Он знал, что патологоанатомы, как правило, встречаются лишь для того, чтобы обсудить расписание дежурств, которое управляло их жизнями, а Западной Королевской больницы это, похоже, касалось в еще большей степени. Все подчинялось своему расписанию – гистологические исследования и цитологические анализы, вскрытия, срочные вызовы, ежедневное руководство (которым эффективно занимался доктор Пиринджер), педагогическая и научная деятельность. Айзенменгер чуть было не спросил, а не существует ли расписания расписаний, чтобы засвидетельствовать свое почтение Бертрану Расселу, но решил, что для подобной фривольности проработал на отделении еще слишком мало.
Через час Айзенменгер начал улавливать некоторые подводные течения, неизбежно существующие в таких отделениях; наиболее очевидными были военные действия, которые вел Милрой против всех; любые предложения он встречал возражениями, которые высказывались столь презрительным тоном, что вызывали у остальных не меньшую враждебность по отношению к нему самому. С особым пренебрежением он относился к Пиринджеру, каждое слово которого вызывало у него соответствующую реакцию:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118