Только осознав контекст, можно начать поиски в верном направлении, только развернувшись в верном направлении, можно увидеть восход солнца. Она понимала, что он имеет в виду, но это не умаляло ее восхищения им. Как ему удавалось задавать правильные вопросы?
Кто ее убил? Зачем это было сделано? Куда я положил ручку? Сколько будет, если восемь умножить на девять? Какой рост герцога Эдинбургского?
Теперь она понимала, что вселенная представляет собой лишь ряд вопросов, на которые надо ответить, просто одни важнее других.
Все? Или метастазы распространились? Потребуется ли мне химиотерапия?
Ее уже тошнило от этих вопросов.
Неужели я умру от этого?
Дверь открылась, и она подумала: неужто жизнь после смерти выглядит именно так – дверь открывается, и ты ждешь, что тебе суждено – адская бездна или райские холмы?
– Елена?
Она уже была знакома и беседовала с медсестрой до этого, посему та имела полное право обращаться к ней по имени.
Елена встала, и сестра, улыбнувшись, пропустила ее в кабинет. Елена напряженно пыталась угадать, что выражает эта улыбка – сострадание или ободрение.
Войдя в кабинет, она увидела точно такую же улыбку на лице врача, и тогда ей стало все понятно.
Эпилог
Нам надо поговорить.
Айзенменгер не был в этом уверен. Ему многое надо было сделать в этой жизни, но в данный момент и в нынешнем его состоянии он не считал разговор с Беверли Уортон насущной необходимостью. Это было слишком опасно, слишком соблазнительно.
Он неохотно согласился на ее предложение. И не потому, что ему не нравилось с ней разговаривать, а потому, что это доставляло ему слишком большое удовольствие. Настолько большое, что в один прекрасный момент, если бы этому не воспрепятствовали обстоятельства, он бы уступил своим желаниям. Имея с ней дело, он должен был постоянно помнить, что она станет всячески пытаться заставить его нарушить рамки приличий. Ему казалось, что весь смысл ее существования заключается в обольщении, насмешке и получении удовольствия. Елена испытывала к ней ненависть не только из-за того, что было ею сделано, но и потому, что Беверли собой представляла.
Уортон была облачена в лосины. Она не потрудилась сделать макияж, который свидетельствовал бы о том, что она готовилась к его приходу, однако это мало что меняло.
На ней были лосины.
Когда она открыла дверь, он удивленно приподнял брови, и она рассмеялась:
– Извини. Занималась гимнастикой.
Однако это заявление сопровождалось невыразимо соблазнительным взглядом. Она повернулась и двинулась прочь, и даже если бы в этот момент ему в прямую кишку всадили стрекало, он все равно не смог бы оторвать глаз от ее спины, ног и ягодиц.
Он вошел и поспешно закрыл за собой дверь, пока она не обернулась и не рассмеялась над ним. Потому что она наверняка бы это сделала – она прекрасно понимала, о чем он думает и что себе представляет.
– Так о чем мы должны поговорить? – спросил он, не столько искренне интересуясь предметом разговора, сколько стремясь избавиться от наваждения.
Она взяла с дивана халат и накинула его на себя; отчасти это облегчило страдания Айзенменгера, но о полном исцелении не могло быть и речи. Она жестом предложила ему сесть.
– Кофе?
– Да, пожалуйста. Ты, наверное, пребываешь на вершине блаженства, – заметил он, пока она занималась приготовлением кофе. – Восстановлена в звании, а Гомер оплеван с ног до головы.
– Моя репутация сильно пострадала, – отрывая взгляд от кофеварки, ответила она. – Хотя им и не удалось окончательно ее испортить.
Айзенменгер промолчал, и Беверли в тишине доварила кофе. Она устроилась напротив него, выставив напоказ идеально очерченные ноги. На ее прекрасном лице лежала печать грусти.
– Я доказала свою правоту, и теперь мне не грозит отстранение от работы.
Он не понял подтекста – слова были ясны, но смысл ускользал.
– Это ведь хорошо?
Казалось, она с трудом подбирает слова. Она сидела, хмуро уставившись на чашки с кофе, словно пытаясь сдвинуть их с места взглядом.
– Мартин Пендред похитил Елену. Он привязал ее к секционному столу и собирался вскрыть и изъять внутренние органы.
Он начал догадываться, к чему она клонит.
– У него начался психоз. Вследствие стресса, пережитого во время ареста, и последующей охоты на него…
– Так же как у Мелькиора? – На ее лице появилась нервная вопросительная улыбка, а во взгляде испуганная покорность.
Айзенменгер вздохнул.
– Думаю, да, – осторожно ответил он.
Она задумчиво кивнула, а затем подняла голову и посмотрела прямо ему в глаза.
– Кто совершил первые пять убийств, Джон?
Не вынеся ее взгляда, он отвел глаза в сторону.
– Понятно, – пробормотала она.
Он откинулся на спинку кресла. Теперь он понимал, почему все происшедшее не вызывало у нее радости.
– У нас нет доказательств, Беверли, – промолвил он.
– Ха!
– Но с другой стороны, нет и…
– Нет, Джон. Мы не можем доказать ни то ни другое. Не исключено, что этих доказательств никогда и не существовало. Дженни заявила, что Мартин Пендред не мог совершить последнее убийство, и мы получили желаемое. Мелькиора арестовали и осудили.
Только Дженни могла солгать, и, возможно, Мартин не находился с ней в это время. Она была проституткой, и Мартин пользовался ее услугами. Возможно, он заставил ее предоставить ему алиби.
– Возможно.
– А если это так, значит, Мелькиор был невиновен. И убийцей является Мартин.
– Тогда почему он перестал убивать? – поднял руку Айзенменгер.
Она нетерпеливо передернула плечами, явно не испытывая интереса к подобным вопросам.
– Не знаю, я же не психиатр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118