Если у нее и мелькнула мысль об одержанной победе, она тут же рассеялась, ибо Пендред почти сразу стал подниматься на ноги.
Елена отчетливо видела перед собой нож. Она не могла оторвать от него взгляда своих до боли расширенных глаз. Она видела его идеально гладкое серебристое лезвие, плавно сходившее на нет, и чуть притупившийся кончик. Она видела, как оно приближается, медленно и неумолимо.
А за ним она видела Мартина Пендреда с такими же невидящими глазами, как у Тиресия, и с таким же невозмутимым лицом, как у Колосса.
Она ощущала кляп, которым был заткнут ее рот, чувствовала удушье и то и дело сглатывала слюну. В ее голове с бешеной скоростью мелькали разные мысли. Она думала о своем страхе, о чувстве ярости, о беспомощности, о том, что ей холодно, что такого ужаса она еще никогда не испытывала, о том месте, где она находилась, и о том, где она окажется, когда ее уже не будет; она понимала, что ее ждет смерть. Она чувствовала страшную боль в груди и думала о том, как все это несправедливо…
Откинув голову назад, она выгнула шею, одновременно понимая, что, пытаясь увильнуть от лезвия, она лишь облегчает ему задачу.
Нож продолжал приближаться.
И вдруг с невероятной стремительностью лезвие вместе с Пендредом исчезло из поля ее зрения, и вместо них перед ней возникло решительное и в то же время испуганное лицо Беверли Уортон.
Сознание Айзенменгера уплывало, и он понимал это. Он успел заметить, как Беверли отшвырнула Пендреда, но все вокруг уже погружалось во тьму и покой. То, как Пендред налетел на стойку и рухнул на пол, Айзенменгер уже не увидел.
Затем Пендред снова начал подниматься, но это происходило уже с кем-то другим. Это представляло определенный интерес, но не более того…
– Джон?!
Он не слышал голоса Беверли, просто что-то отдалось в его сознании.
Пендред снова встает.
– Джон?!
Но даже после этого ему потребовалось еще несколько секунд, чтобы осознать, что происходит нечто важное, не говоря уже о том, что подразумевает само это понятие.
После этого он неуверенно двинулся вперед, однако он шел в верном направлении и с совершенно определенной целью. Единственное, чего он не знал, так это что ему делать.
Тем не менее он продолжал приближаться к Пендреду, который к этому моменту уже почти выпрямился. Лицо его по-прежнему сохраняло полную безучастность к происходящему.
Беверли с отчаянным видом пыталась развязать веревку, которой был обхвачен торс Елены.
Единственное, что ему пришло в голову, – это повторить прием Беверли и попытаться снова свалить Пендреда, но, когда он поднял ногу, тот схватил ее, глядя при этом не на Айзенменгера, а на его ботинок.
Беверли наконец удалось развязать первый узел, и она перешла к лодыжкам. Как только руки Елены оказались свободны, она тут же, хрипя и кашляя, принялась вытаскивать изо рта ватные тампоны, а потом взялась за веревку, обхватывавшую ее на уровне диафрагмы.
В течение нескольких секунд Айзенменгер стоял в странной балетной позе с задранной ногой, после чего Пендред с оскорбительной легкостью отшвырнул его назад. Айзенменгер, с трудом сохраняя вертикальное положение, засеменил, чувствуя нараставшее головокружение, врезался в стойки для капельниц и рухнул в кресло. От толчка кресло откатилось назад, обрушив кипу старых гроссбухов, часть из которых свалилась на Айзенменгера, а другая – на пол.
Он сразу попытался встать, ибо Пендред снова целеустремленно двинулся в сторону Елены и Беверли, однако мир снова завертелся перед глазами, а ноги предательски отказывались его держать, и он рухнул, уткнувшись лицом в какой-то древний отчет о вскрытии, словно ничего важнее в этот момент для него не было.
Он завозился на полу, пытаясь не столько заставить, сколько уговорить свои ноги повиноваться, однако это было тактической ошибкой, ибо они оказались убежденными рохлями, не годными к военной службе.
– Елена!
Она оглянулась на его оклик как раз в тот момент, когда Пендред схватил ее за плечи, и издала непроизвольный крик. Пендред не успел поднять свой нож, но на секционном столе, рядом с ее бедром лежал другой, и она заметила, что он не спускает с него глаз. Он уже протянул к нему руку, когда Беверли схватила его и, сделав шаг вперед, нанесла им удар по его протянутой руке. Тот оставил спиральную рану, разрезав довольно бледную кожу и сухожилия, из которых почти мгновенно хлынула кровь.
Но и это не остановило Пендреда – он продолжал свое дело с тем же безразличным выражением лица, несмотря на кровь, струившуюся из пореза. Пальцы его на горле Елены сжались еще сильнее, а рука продолжала тянуться за ножом к Беверли. Елена извивалась, пытаясь сопротивляться, а отступившая на шаг Беверли готовилась к нанесению нового удара.
В этот момент двери распахнулись, и помещение заполнили полицейские.
Гомер стоял у морга, потирая руки в перчатках, с видом глубокого удовлетворения. Он излучал самодовольство, освещая все вокруг отблесками одержанной им победы.
Еще одно раскрытое дело. Еще один шаг вверх по служебной лестнице.
Мимо него сновали офицеры полиции, как в форме, так и в штатском, эксперты и врачи – эти прибыли последними, и их машины стояли в самом конце переулка. Неподалеку виднелось несколько зевак, но, как актер, не обращающий внимания на публику, Гомер делал вид, что не замечает их восхищенных взглядов.
– Сэр?
Единственный слог, произнесенный Райтом и сопровождавшийся легким покашливанием, вывел Гомера из состояния приятной задумчивости.
– В чем дело?
– С вами хочет поговорить доктор Айзенменгер.
– Зачем? – нахмурился Гомер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118