Джонсон кивнул:
– Как, в общем-то, и у Фурнье. Он просидел с приятелями в пабе до одиннадцати часов и к тому времени, по их словам, практически не держался на ногах. Они под руки довели парня до дома. Нет, он не способен на убийство. По крайней мере, не был способен в тот вечер.
– И к тому же это не похоже на убийство из ревности или в состоянии аффекта, – заметила Елена.
– Не знаю… – пробормотал Айзенменгер настолько странным тоном, что она тут же спросила:
– Что у вас на уме?
Доктор ответил не сразу. Некоторое время он провел в задумчивости, после чего выдавил из себя чуть ли не вопреки собственной воле:
– Все это пока лишь предположения. Надо провести гистологическое исследование и анализ ДНК.
– ДНК?
Он все так же рассеянно кивнул.
– Главное в науке – не найти ответ или даже способ, каким его можно получить, а задать правильный вопрос. Только это позволяет добиться каких-то результатов. – Айзенменгер подался вперед. – Почему вообще кто-то проделал с ней все это? Вот вопрос, который ведет к разгадке.
– Вы имеете в виду, почему ее повесили, изрезали и четвертовали или почему ее изнасиловали?
– И то, и другое, и вместе с тем ни первое, ни второе. – Айзенменгер посмотрел на Елену. – Видите ли, я не уверен, что она была изнасилована – по крайней мере, в обычном смысле этого слова.
– Но ведь остались следы около влагалища! – возразил Джонсон. – И около ануса тоже. Вы сами их и нашли.
Вместо прямого ответа Айзенменгер сказал:
– Строго говоря, она не была ни повешена, ни зарезана, ни четвертована. Обычно при этом сначала вешают человека и, только когда он умрет, выпускают ему кишки и уже после этого разрубают на части.
Лицо Елены приняло страдальческое выражение, и даже Джонсон сделал пару глубоких вдохов.
– Прошу прощения, – извинился Айзенменгер то ли за живописные детали, то ли за свой менторский тон.
– Может быть, убийца просто сделал вид, что повесил, зарезал и четвертовал свою жертву? – спросил Джонсон. – Так сказать, символически изобразил казнь?
Айзенменгер посмотрел на него, думая об убийстве и о тех следах, которые ему удалось обнаружить.
– Возможно.
– Вы знаете, – продолжил Джонсон, – меня с первого взгляда поразила какая-то, я бы сказал, величественность этого зрелища, театральность. Именно поэтому я никак не мог поверить, что это сотворил Билрот. Тем более накачавшись наркотиками. Все это выглядело как некое жертвоприношение, чуть ли не религиозный обряд.
– А Тим Билрот вовсе не был религиозен, – заметила Елена, поднявшись и наливая себе кофе.
– И дело даже не в этом, – энергично затряс головой Айзенменгер, – все это только ширма. Это было сделано для того, чтобы отвлечь наше внимание, заставить задаваться неправильными вопросами.
– А каков же правильный вопрос? – спросила Елена растерянно.
– Этот вопрос неизбежно возникал у всех, кто там присутствовал, кто читал отчеты об этом деле и видел фотографии. Это первое, что должно было прийти в голову.
Джонсон нахмурился, вспоминая свои впечатления.
– Зачем, – сказал он задумчиво. – Я помню, что прежде всего я подумал: зачем это с ней проделали?
Айзенменгер стукнул кулаком по столу, заставив Елену подскочить на месте.
– Вот именно! Все это было проделано для того, чтобы всякий богобоязненный человек мысленно прокричал: «Зачем?!» – и чтобы этот вопрос вытеснил из его сознания все остальные.
– Какие же, например?
– Например, «что?»
– Я не понимаю… – жалобно отозвалась Елена.
– Вопрос «Что с ней сделали?» или даже, что еще важнее, «Чего с ней не сделали?»
– Ну знаете, – она помотала головой, – мы так не договаривались. – Елена посмотрела на Джонсона, но тот тоже недоуменно хмурился. – В конце концов, нам известно, что ее повесили, выпустили из нее кровь и четвертовали, а также, вероятно, изнасиловали – то ли обычным способом, то ли в извращенной форме. Не важно, в каком порядке. Чего же еще, по-вашему, с ней не сделали?
Неожиданно Айзенменгер начал тихонько смеяться. В контексте всего вышесказанного это выглядело несколько жутковато, – ни дать ни взять, человек внезапно рехнулся. Джонсон уставился на него с ошарашенным видом, да и у Елены глаза полезли на лоб.
Вдруг доктор резко прекратил смеяться и посмотрел на обоих с извиняющейся улыбкой.
– Прошу прощения, – произнес он. – Вы, наверное, решили, что доктор сошел с ума. – Никто не стал ему возражать. – Дело в том, что ни вы, ни все остальные не учли одну вещь.
– Ну и что же это за вещь такая? – спросила Елена усталым тоном.
Улыбаясь еще шире, доктор произнес всего одно слово:
– Некрофилия.
Елена вышла за водой, чтобы приготовить очередную порцию кофе.
– Вы, должно быть, шутите? – спросил Джонсон.
– Честно говоря, я и сам еще не до конца уверен, – вздохнул Айзенменгер. – Надо просмотреть взятые образцы тканей. Но я, разумеется, не шучу.
Елена вернулась, налила воды в кофеварку и обратилась к Айзенменгеру:
– Джон, расскажете толком, что вы обнаружили и к каким выводам пришли.
Вид у женщины был обеспокоенный и даже расстроенный, словно ей нездоровилось. Айзенменгер улыбнулся лене, но она не ответила на его улыбку и принялась сосредоточенно просматривать свои записи, словно ее ничто больше не интересовало. Айзенменгер чувствовал себя неловко оттого, что приходилось затрагивать все эти малоприятные подробности, но, в конце концов, такова была его работа. Ирония заключалась в том, что выполнял он ее добровольно и по ее же просьбе.
Только теперь Айзенменгер раскрыл принесенную с собой папку и извлек из нее три экземпляра составленного им накануне заключения об аутопсии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139