Когда Раулю было семь лет, ему подарили греческую сухопутную черепаху, и он невольно восхищался ее отталкивающей красотой. Свободными вечерами он часами, оцепенев и не веря своим глазам, наблюдал за нею, сидя в саду около их многоквартирного дома в Маленьком Городе, в то время как соседские дети играли в футбол возле ворот гаража, а его мать сидела в секретарской какого-то шефа, – и ничего не понимал. Как вообще они попали сюда, на эту тихую улицу, где на вес золота был всякий человек, проезжающий мимо на машине. Артуру Либену, двоюродному брату его матери, удалось, хотя и слишком поздно, в ноябре 1942 года проползти под колючей проволокой и бежать из Франции в Швейцарию. Поскольку его жена была беременна (и это казалось им поначалу лишь дополнительным несчастьем), им разрешено было остаться, хотя границы были для евреев уже закрыты. Ингеборг, которая в 1938 году тоже эмигрировала во Францию, к счастью, не решилась на бегство в Швейцарию. Ее родители, а также оба младших брата оставались в Вене. Ужас парализовал их, и сначала это был не столько ужас перед грозящим уничтожением, сколько перед соседями, с которыми еще вчера они были очень дружны, перед семьями Цандль, Гайрингер и Нойрат, потому что теперь они выставили на подоконники белые свечи, приветствуя аншлюс. Чуть позже им пришлось собственными зубными щетками счищать грязь с тротуаров, а случайно проходящие мимо соседки спешили прочь, причем взгляд их был постоянно прикован к фасаду дома напротив, словно там разыгрывался ужасный пожар, который требовал их непременного участия, и надо было спасать чью-то жизнь. Другие соседи одобрительно смотрели на это унижение, превращенное в публичную комедию по заранее продуманному сценарию, и сдержанно аплодировали, словно отмечая значительные, но все же вполне ожидаемые успехи актеров Бургтеатера. Когда они наконец-то решились бежать, за ними пришли. Ингеборг была достаточно взрослой и достаточно молодой, чтобы целыми днями скрываться в подвалах или мансардах; у нее были поддельные документы, подтверждавшие, что она – жительница Эльзаса и поэтому имеет право на жизнь, кроме того, она была практически блондинкой. У нее уже не было времени получать в Вене какое-либо образование, но когда закончилась война, ей было всего двадцать пять лет, она умела говорить по-французски и у нее было столько счастья, сколько человеку, как ей казалось, вообще иметь не полагается, и это счастье ее почти угнетало. К тому же она оказалась единственной наследницей своих родителей и братьев, которые не оставили ей в наследство ни поместий, ни даже собственных тел. Ингеборг нашла работу в маленькой парижской фирме, которая поставляла в Германию прорезиненные ткани для зонтиков и накидок. О времени, которое ей довелось пережить, она молчала.
Когда Рауль, позже, услышал от нее эти истории, время уже стерло их следы, греческая сухопутная черепаха закопана была в землю в саду Маленького Города, а фасады домов в Вене, Париже и Марселе уже не существовали или были перекрашены. «А что случилось с моим отцом?» – спросил двенадцатилетний мальчик.
Отец Рауля, как утверждала Ингеборг, еще до его рождения, перед запланированной свадьбой, покончил с собой. Аталия целыми днями заботилась о ребенке, пока он не подрос настолько, чтобы самостоятельно поворачивать ключ в замке. «Ты на целый день запирался в комнате, – сказала мать, – ты царапал и кусал Аталию, пока она тебя однажды не избила. Теперь я не могла больше ходить на работу, но мне снова повезло». Артур предложил Ингеборг работу в типографии, которую ему удалось основать вскоре после войны благодаря разводу и последующей женитьбе на швейцарке, и он снял для нее и Рауля квартиру в квартале Цельгли, где и сидел в саду Рауль, который из-за высокого роста совершенно не годился для игры в футбол, но зато по крайней мере пытался решить для себя загадку черепахи, отделенный тремя сотнями метров по прямой от Александры, которая, наверное, в этот момент только-только появилась на свет. Черепахи рождаются сразу старыми, с толстой кожей и морщинистой шеей выбираются они из яйца. Он решил назвать свою черепаху Аталия, ведь Аталия носила свои платья так, как черепахи носят панцирь. Аталия осталась в Париже, и он не скучал по ней. Осенью они положили черепаху в деревянный ящик и зарыли в ворох сухих листьев, а ящик поставили в подвал. На этом настояла мать. Рауль не мог представить себе, как можно несколько месяцев прожить без еды. В школе спрашивали, кто ты – католик или протестант, и надо было просто поднять руку. По языку всех делили на три группы: родной немецкий, родной итальянский и прочие. Все связанное с евреями было для него лишь смутным воспоминанием о скудных рассказах матери, которая их всегда внезапно прерывала на полуслове. Боясь, что черепаха уже умерла, Рауль не стал будить ее после зимней спячки, он так и оставил ее лежать, погребенную под листьями, пока вероятность того, что она уже мертва, не стала граничить с уверенностью. Ее панцирь он позже зарыл в саду.
Шестнадцатого июня 1995 года, без двадцати пяти два, Рауль сидел в столовой Швейцарского телевидения и совершенно не вспоминал о том вечере у Алекс дома, когда он впервые взял с собой в постель газету, как делал обычно у себя дома, чтобы немного еще почитать перед сном.
Приблизительно раз в год, в Мюнхене, Цюрихе или где-нибудь еще, Алекс и Ульрика раздевались догола и сравнивали свои тела во всех деталях, а также свои подлинные или придуманные любовные истории – с Хасаном, Куртом, Лораном или Сильвио, причем рассказывали их друг другу до противности подробно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34