Надо было бы убежать, но как уйти от полного сил Горшкова? Петр Петрович с фатальным любопытством поднял глаза на этот свадебный торт, на этот многопалубный пароход, ставший на якорь в ночи: все окна были зашторены и освещены изнутри – допросы при свете лампы были самыми невинными из тех, которым подвергались за этими шторами враги народа.
«Значит, здесь, – подумал он как-то отстраненно, – здесь мне и суждено умереть?»
Но не так-то просто было привести его в отчаяние. В конце концов, у профессора Чебрукова было незапятнанное политическое прошлое. Что же до его нынешних исследований, так о них ведь никто не знает, правда? Можно будет все отрицать… Физик-метафизик постарался припомнить, не забыл ли он сжечь последнюю страницу уравнений, и его сердце сжалось от тоски.
* * *
Комната была просторной. Сквозь папиросный дым виднелась причудливая лепнина потолка. От изразцовой печи во всю высоту комнаты шел такой жар, что застывшим на морозе пальцам становилось больно. Выщербленный пол был весь засыпан подсолнуховой шелухой, рыбьими хвостами, куриными костями. На камине стоял мраморный бюст Александра II Освободителя, служивший мишенью при тренировочной стрельбе: нос и скула у царя были отбиты, а зеркало позади него было все покрыто звездами от неудачных выстрелов. Стол красного дерева ломился под разнообразными закусками, птицей, ветчиной, колбасами, бутылками водки, коньяка, шампанского, пива. На гобеленовых креслах и венских стульях сидели около дюжины расхристанных мужчин и ели руками.
– Вот, как говорится, и наша столовка, – пояснил Горшков неизменно дружеским тоном. – Братишки, позвольте представить вам настоящего старого русского интеллигента, на чьих лекциях в университете я просиживал штаны, когда был его учеником, и, Бог свидетель, хуже, чем я, у него учеников не было. Он ставил мне одни двойки с минусом, и то по доброте душевной. А ведь он – сами увидите – это ум на уме и умом погоняет. Накормим его и напоим, а потом, если он захочет и прочитает вам лекцию, слово даю, вы в ней ни черта не поймете – вот какой он умный, мой Петр Петрович! Садись, профессор. Вот осетринка, копченый угорек, икорка, а может, закусишь лучше пирожками или кулебякой? А вот – да нет, Сережка, чистый стакан давай, это ж для профессора, сукин ты сын! – вот и водочка – божья слеза.
Не очень-то впечатленные появлением настоящего старого русского интеллигента, братишки любезно потеснились, чтобы освободить для него место, кто-то придвинул к нему тарелки с едой. Однако, за исключением нескольких кратких всплесков общего веселья, каждый из них оставался сам по себе, на острове своей одинокой мечты: кто молча посасывал папироску, кто потирал с задумчивым видом огромные, покрытые ссадинами кулаки, кто сидел, уставившись тусклым взглядом в стакан, или же, наполнив тарелку всем, что попадет под руку, жадно пожирал это, глух и слеп ко всему, ни дать, ни взять – прямая кишка с зубами. Время от времени кое-кто из них вставал со вздохом: «Ну, пора и обратно!» И, не переставая рыгать, неверным шагом шел к лестнице, ведущей в подвал.
Петр Петрович обратил на них внимания еще меньше, чем они на него. Похоже было, что он зря испугался: Горшков пригласил его от чистого сердца. Впервые за долгое время профессор мог есть и пить вдоволь. И он не стал сдерживаться. Немного стесненный отсутствием вилок, он жадно накладывал в тарелку с гербом Всероссийского страхового общества хрустящие пирожки с лососиной, заливных угрей, тетеревиные ножки, избавляясь одновременно от давнишнего чувства голода и от недавнего страха. Умиляясь аппетиту своего старого учителя, Горшков то и дело подливал ему водки в хрустальную рюмку с выгравированным на ней таким же гербом. И когда он счел, что профессор уже достаточно подкрепился, он провозгласил:
– Послушайте, братишки! Сейчас Петр Петрович расскажет нам про Единую Формулу!
– Мой бедный друг, это – формулировка невежды, – проговорил Петр Петрович, вытирая рот носовым платком. – Единая Формула! Что бы это значило? Мне думается, вы имели в виду Универсальное уравнение?
Горшков со счастливым видом подмигнул своим товарищам.
– Что я вам говорил? Мой Петр Петрович – настоящий ученый. Одни двойки с минусом, и те по доброте душевной.
– А что такое Универсальное уравнение? – спросил лохматый бородач с осоловевшим взглядом.
По жилам Петра Петровича вместе с зубровкой и перцовкой растекалась такая приятность, что он пустился объяснять Универсальное уравнение, думая при этом – ибо он сохранял еще какую-то ясность ума, – что никакой опасности в том нет. Разве он не среди друзей?
– Материи, – начал он, – как таковой не существует.
Все возмутились.
– Как не существует? – взревел бородач. – Вот я – материалист. Так ты хочешь сказать, что я тоже не существую? Полегче, профессор, думай, что говоришь!
Петр Петрович ничуть не смутился.
– Мой юный друг, – отвечал он, – вы только что сами себе выдали диплом невежды из невежд первой степени. Вы что, действительно воображаете, что этот стол – однородное твердое тело и что все пустоты в нем помещаются между его четырех ножек?
– Да уж конечно, твердое и без всяких там пустот! У меня глаза на месте. Ты и сам это поймешь, когда я вдарю тебе им по башке!
– Ах, милостивый государь, вы все еще доверяете тому, что говорят вам ваши чувства? Но тогда, коли вы примитивны до такой степени, вы, может быть, станете утверждать, что воздуха не существует и что мы дышим пустотой? На первый взгляд, конечно, этот стол состоит из молекул, а те – из атомов, а те – из частиц, и все эти объекты отделены друг от друга расстояниями, сравнимыми разве что с межпланетными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89