Каким он был?
– Он был англичанином, – ответила графиня. – Как я, как синьор Блэк и монсеньор из Рима.
– Англичанин! – изумился Паоло. – Значит, я – наполовину англичанин!
– Совершенно верно, Паоло. Разве твоя мать не говорила тебе об этом?
Он покачал головой:
– Разве она не говорила, что ты очень похож на него?
– Иногда говорила. Но нечасто.
– Я хотела бы, чтобы ты поступил в школу в Валенте, научился читать и писать, носить городскую одежду. Тогда, возможно, ты тоже смог бы стать моим другом. Ты хотел бы этого?
– И я смогу поехать в Рим?
– Конечно! – Она улыбнулась. – Ты очень хочешь в Рим, не так ли?
– Очень, синьора!
– Я могу договориться с синьором Блэком, чтобы он отвез тебя туда на экскурсию. – Графиня все еще улыбалась, но мальчик заметил, как изменилось выражение ее глаз.
– Я предпочел бы поехать с вами! – ответил он.
Графиня взяла его руки в свои, притянула к себе так, что он опустился то ли на корточки, то ли на колени у ее ног. Мальчика окутал аромат ее духов, он видел, как поднимается и опадает ее грудь под тонкой материей. Анна-Луиза пристально посмотрела на него.
– Прежде чем я смогу это сделать, Паоло, я должна убедиться, что могу довериться тебе. Ты должен научиться хранить тайны. Не сплетничать с деревенскими… ничего не говорить даже монсеньору или синьору Блэку.
– Я постараюсь, синьора. Обещаю.
– Тогда мы подумаем о поездке в Рим, Паоло. Но никому ни слова… даже матери.
– Ни слова.
Не нежная рука коснулась щеки мальчика, и у Паоло возникло ощущение, что она хочет наклониться и поцеловать его, но позади послышались шаги и раздался насмешливый голос Николаса Блэка: «Дорогая, это же сущее бесстыдство! У мальчика – еще молочные зубы, а вы уже пытаетесь соблазнить его».
– Не вам говорить о соблазнении, Ники.
Паоло не понял их английской речи, но сердито вспыхнувшее лицо графини и закаменевшее – художника, подсказали ему, что он попал в ловушку, как забившаяся в угол мышь, на которую изготовились прыгнуть сразу две кошки.
Вскоре после полудня Блейз Мередит возвратился на виллу. Утро не пропало зря. Мейер оказался хорошим свидетелем, воспоминания его были яркими, живыми. И Джакомо Нероне уже представлялся Мередиту человеком, а не легендой.
Он предпочел бы остаться на ленч у Мейера, перейти к следующему, критическому периоду жизни Нероне. Но Мейер не пригласил его, и Мередит догадался, что доктору нужно время, чтобы успокоиться, и уединение, чтобы в конце концов прочитать записи покойного.
Лежа на кровати, чувствуя знакомую боль в животе, Мередит думал о том, стоит ли ему разделить ленч с графиней и Николасом Блэком. Теперь ему совсем не нравилось положение, в котором он оказался. Как гость, он обречен на сдержанность и учтивость. Как священник не мог становиться соучастником, даже пассивным, совращения ребенка. Как адвокат дьявола – нуждался в содействии всех свидетелей.
И вновь, как уже случилось в доме отца Ансельмо, дело Джакомо Нероне отошло на второй план. Речь шла о человеческих душах, а для чего существовали священники, как не для их спасения? Едва ли можно рассчитывать на какой-то результат, просто вдалбливая людям десять заповедей. Нет смысла угрожать вечным проклятием тому, кто шествует в ад на своих собственных ногах. Остается только уповать на милосердие божье да, словно хорошему психологу, искать ту слабую струнку, задев которую, можно привести человека к покаянию. Но и в этом случае приходилось ждать удобного момента, не исключая вероятности плачевного итога. И если учесть больное тело и разум, занятый другими мыслями все трудности, стоящие перед священником, удваивались.
Когда подошло время ленча, Мередит встал, причесался, надел легкую сутану и спустился на террасу, под полосатый зонт. Николас Блэк уже сидел за столом. Он приветственно взмахнул рукой:
– Графиня извиняется за то, что не может составить нам компанию. У нее мигрень. Она надеется видеть вас за обедом.
Мередит кивнул, сел, а слуга тут же постелил ему на колени салфетку и налил в его бокалы вина и ледяной воды.
– Удачное утро, монсеньор? – спросил художник.
– Очень. Я узнал столько нового! Доктор Мейер оказался превосходным свидетелем.
– Умный парень. Я удивлен, что он не достиг в жизни большего.
Мередит промолчал. Ему не хотелось втягиваться в долгий разговор. Художник склонился над тарелкой, и они принялись за еду.
– Как ваше самочувствие, монсеньор? – какое-то время спустя спросил Блэк.
– К сожалению, так себе. Доктор Мейер вынес мне более суровый приговор, чем я ожидал. Он считает, что мне отпущено только три месяца.
– Опухоль причиняет вам сильную боль?
– К несчастью, да.
– За три месяца едва ли удастся закончить это дело.
Мередит печально улыбнулся:
– Боюсь, что вы правы. Церковь не признает спешки. Одним столетием больше или двумя – особой разницы нет.
– И тем не менее у меня сложилось впечатление, что вам хотелось бы завершить расследование.
– Свидетели у меня под рукой. Некоторые из них готовы на всемерное содействие. Чем больше показаний я сниму, тем будет лучше для всех. Кроме того… – Он смахнул крошку с уголка рта. – Когда определен последний рубеж, многое проясняется.
– Вы боитесь смерти, монсеньор?
– А кто ее не боится?
Блэк саркастически улыбнулся:
– Вы, по крайней мере, в этом откровенны. Многие ваши коллеги – нет, знаете ли.
– Многим из них еще нет нужды смотреть в лицо реальности, – едко возразил Мередит. – А вам?
Блэк хохотнул, отпил вина, откинулся на спинку стула, ожидая, пока слуга сменит тарелки.
– Я подтрунивал над вами, монсеньор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85