Я здесь почти никогда не бывал, а бывая, обычно чего-то немного пугался. Казалось, ты здесь находиться не должен, будто входишь в заколоченное здание, увешанное табличками «Частное владение!», «Вход воспрещен!». Фактически многие постройки действительно заколочены, увешаны табличками именно с такими надписями. А почти во всех незаколоченных выбиты стекла. Интересно, что там. Есть внутри люди? Или ими завладели крысы? Интересно, как себя чувствуешь, бродя внутри в одиночестве? Переходишь из здания в здание, думая об одном, потому что работает приблизительно лишь одно предприятие из каждых двадцати. Домов не видно. Все проезжают быстро, как бы летя по городу. Как я уже сказал, возникает мысль убраться отсюда к чертям, пока есть возможность.
Может быть, придет день, когда все это свалят, взорвут, разнесут в прах железным ядром. Может быть, за миллион лет люди вновь соберут битое стекло, искореженные трубы, сложат из кусков целое в прежнем, по их представлению, виде, только, как бы ни старались, ничего не выйдет, потому что они будут складывать взорванные обломки.
Тут я понял, что это чертовски удобное место, чтобы спрятать Шарашку.
– Мужик, – сказал я Дерьмоеду, считая, что такое обращение должно ему нравиться, – ты про Шарашку когда-нибудь слышал? Это такая фабрика, где выдумывают слова. Знаешь, как разговаривают чернокожие.
– Чернокожие?
– Ну да. Называется Шарашка.
– Не говори со мной, мать твою.
Пикап неожиданно с визгом затормозил, шофер, должно быть, хорошо посмеялся, ткнувшись в ворота.
– Когда-нибудь, – сказал Дерьмоед, – убью сукина сына.
Он отодвинул щеколду на дверце, мы вылезли.
– Знаете, куда идти? – крикнул шофер в окошко.
Дерьмоед молча направился к фабрике. Я пошел следом, думая, что если и быть с кем-то рядом, то лучше уж с Дерьмоедом. Вскоре мы оказались на пыльной немощеной стоянке, по-прежнему шагая через нее к зданию. Возникло впечатление, что, сколько б ни шел, к фабрике не приближаешься. Подошли к будке с охранником внутри. Он кивнул Дерьмоеду, бросил на меня хорошо знакомый подозрительный взгляд.
– Со мной, – кивнул Дерьмоед.
– Шутишь? – сказал охранник.
Мы с Дерьмоедом прошли мимо. Отчасти я себя чувствовал маленькой шавкой рядом с бульдогом. И непонятно, какого черта Дерьмоед постоянно трясет головой. Хотя я уже, как всегда, чувствую себя не на своем месте, на этот раз в фабричном мире, где все кажется отрезанным от неба. Просто очередной день, когда я про себя думаю, что ничего нельзя знать в этом проклятом мире. Пробую складывать. Итог всегда одновременно равняется нулю и миллиону.
Я хочу просто знать одну твердую, настоящую вещь, но она никогда не дается мне в руки. Подхожу ближе, начинает фокусироваться, а в последний момент ускользает, именно когда кажется почти реальной. Все перепробовал, ничего не вышло.
Иду теперь к фабрике-башне, которая глядит на меня сверху вниз, самая что ни на есть реальная чертовщина, какую когда-нибудь в жизни видел, и все-таки ускользает, как прочее. Нисколько не прочней облака или дымки над дорогой в жаркий летний день. Обман. Все трещит по швам, расползается. Таков мир – взорванный, похожий на чертежи, разлагающие машину на части. Мир – разваливающаяся машина, включая деревья, траву, остальное. Даже здоровенный Дерьмоед постоянно распадается. Это слышится в его проклятиях. Распад его угнетает, он знает, что не сильнее меня… в долгосрочной перспективе.
Все это приходит на ум из-за возникающего впечатления, будто фабрика кусками на меня рушится, пока я подхожу. Кривая, искореженная, как скомканный листок из школьной тетрадки с домашним заданием по геометрии. И жарче, чем в аду. Шея Дерьмоеда раздулась, вспотела. Слышно, как он чертыхается, сыплет проклятиями. Думает то же самое, что и я?
– Посмотри на чертову постройку, Дерьмоед.
– Чего в ней такого?
– Проклятье, она валится от жары.
– Дурак, мать твою, заткнись к черту.
Подошел какой-то тип, ткнул пальцем в кучу мусора и древесной коры:
– Начинайте разгребать вот это дерьмо.
Чертовски удачный способ заинтересовать работников. Не лучше ли сказать: «Джентльмены, куча дерьма огромная и тяжелая, за уборку следует платить гораздо больше, да такие уж мы долбаные скупердяи. Позвольте хотя бы, я вам помогу». По-моему, было бы гораздо лучше.
– Ладно, – сказал я, чувствуя себя немножко крупнее, увереннее обычного. Возможно, рядом с Дерьмоедом соскреб с себя что-то. – Не поцелуешь ли мою белую задницу?
Он прищурился, скривил губы:
– Что это ты тут сейчас сказал, черт возьми?
Дерьмоед оглянулся:
– Пуласки! Что за…
– За каким дьяволом мне тратить время, перетаскивая кучу дерьма? У меня деньги есть в банке. На хрен такую работу.
Дерьмоед схватил меня за руку.
– Слушай, старик, ты чего? Иди домой. Лучше просто…
– Я в отключке, – сказал я. – Ничего не знаю, и ты тоже.
Охранник повертел дубинкой, как бы рисуя мишень на моей голове.
– Я должен верить себе! – заорал я. – Себе в первую очередь, прежде всего себе!
– Ну ладно, – сказал Дерьмоед. – Пошли. – Схватил меня за руку, потащил прочь.
– В задницу дерьмо про геометрию, башня валится, слишком жарко, расквасится, в кисель размажет все вокруг.
– Только заткнись, – сказал Дерьмоед. – Заткнись ко всем чертям.
– Я тебе сейчас задницу отобью, будь я проклят. Рей Стиль…
Он уже зажал мне рот ладонью. Чувствуется вкус пота, лосьона, которым он, видно, пользовался.
Я сказал:
– Лукамалукадалукапалукамууууууу!
Перед тем как собраться с силами и вышибить меня со стоянки, Дерьмоед сунул мне в карман двадцатидолларовую бумажку.
Пока я отряхивался от паутины, все трое так и стояли тараща глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48