Она вернулась в спальню и вынула из прикроватной тумбочки один очень нужный ей предмет. Это было глупостью, но с ним она чувствовала себя спокойнее. Вроде как сунула в сумочку кроличью лапку на счастье, безобидное суеверие, только и всего.
Молли доехала до станции, прошла от парковки к кассе, а оттуда на платформу, не оставив себе времени для колебаний.
День выдался на редкость ясный. По ту сторону реки такой зеленый, опрятный, виднелся Ньюбург. Скоро три. Время бежит! Подъехала электричка. Молли вошла в нее, уговаривая себя: это же поезд, а не самолет.
Ей уже не было страшно. Да и боялась она собственных страхов, боялась впасть в панику. Теперь все будет в порядке.
И пассажиры вроде ничего. В другом конце вагона сидела седовласая дама, на вид – сверстница Молли, читала книгу в твердом переплете. Надо было и ей взять с собой чтиво. Детектив помогает скоротать время лучше, чем сигареты. За окном сверкала и переливалась река. На другой стороне вздымались горы. Долина Гудзона – красивое место, не правда ли?
Тысячу раз ездила Молли на этой электричке, но с тех пор прошло много лет. Когда же она последний раз выбралась в город? Год тому назад? Десять лет? Припоминались только субботние поездки с детьми в город за обновками. Калебу сейчас сорок, так что же выходит – двадцать пять лет? Нет, конечно же, она бывала с тех пор в городе. Просто те поездки с детьми – самое приятное воспоминание. Центр Рокфеллера перед Рождеством, весной – Пятая улица. Иногда они заходили в собор Святого Патрика, но Молли в детстве перекормили религией – всезнающие священники, рыба по пятницам, жития святых – детей она решила уберечь от всего этого. Вместо церкви она водила их в театр. Они вместе смотрели «Хелло, Долли», «Нет, нет, Нанетт», «Причуды» и даже «Сало». Джесси была еще маленькая, но танцы и музыка возбуждали ее не меньше, чем брата и мать. Как хорошо им было втроем! Отец сидел дома. Бобби терпеть не мог Нью-Йорк. Слишком долго проработал в городе, видел только темную сторону – места преступления и зал суда. Для него Нью-Йорк перестал быть Изумрудным городом, каким казался в юности.
Молли выросла в Квинсе, в Саннисайд, крошечном ирландском поселке ханжей, снобов и вездесущих тетушек. Она мечтала перебраться в большой, свободный мир Манхэттена, а вместо этого вышла замуж за Бобби Дойла и обрела мирную жизнь в пригороде – сперва на Лонг-Айленд, а потом в северном пригороде – Биконе. Только богачам по карману город. Но она наезжала порой, брала с собой детей.
А потом перестала приезжать. И не сообразить, как и почему. Надоело? Дети выросли, стали ездить в Нью-Йорк сами, а ее никто не звал? Или ее напугали бесконечные преступления, о которых твердили газеты, и теледикторы, и приятели Бобби? В семидесятые годы все начало разваливаться на куски. Нью-Йорк сделался небезопасен для старой леди.
Но это же абсурд! Не боится она Нью-Йорка! Она любит Нью-Йорк! Скучает по нему. Просто до сих пор не было повода съездить.
Поезд проезжал через Бронкс. За окном потянулись новостройки, уродливые кирпичные коробки, битком набитые людьми. Ни один человек, будь он черный или белый, не должен жить в таких условиях. Ближе к рельсам жались старые, пяти-, шестиэтажные дома, смотрели мертвыми глазами пустых окон. Наплыла огромная физиономия, выведенная яркими красками на рассыпающейся стене. Казалось, на безлюдных улочках вот-вот взвоет полицейская сирена, но нет, ни звука, только перестук колес под полом вагона.
Поезд нырнул в туннель. Сердце билось все чаще. Успокойся, велела она себе. Твой родной город, город, где живут твои дети. Бояться нечего.
Лампы в вагоне замигали и погасли. Они вынырнули навстречу убогому электрическому свету фонарей. Люди начали потихоньку собираться. Поезд остановился.
Перебросив ремешок сумки через плечо, Молли вышла вместе со всеми из поезда и поднялась по пандусу.
И вот она снова в городе своего детства. В те времена все носили шляпы, и Центральный вокзал был крупным транспортным узлом. Надо же, потолки по-прежнему красят в небесный свет и звездочками украшают. Молли шагала через огромное помещение вокзала, чувствуя себя более уверенной, словно к ней вернулась молодость и вся жизнь впереди. И тут она заметила, что люди вокруг разговаривают сами с собой.
Не сумасшедшие старые негры, каких она видела двадцать лет тому назад – белые, хорошо одетые мужчины и женщины непрерывно общались с новомодными маленькими телефонами. Что-то вроде транзисторов, а у некоторых вообще один только провод с наушником. Они говорили, говорили, говорили. Говорили-говорили-говорили. О чем можно столько болтать? Неужели им всем есть, что сказать друг другу?
Молли фыркнула, поражаясь чужой глупости. Машинально сунула палец себе в ухо и громко заговорила: «Алло? Только что сошла с поезда. Я на Центральном вокзале. Не поверишь, сколько тут народу. Как в старые времена».
Никто и внимания не обратил на сумасшедшую старуху, общающуюся с собственным пальцем.
– Чего ты боишься? – спросила она свой палец. – Замечательный город. Жизнь так и кипит. А ты, Молли Дойл, ты – спятила.
Убрала руку от уха и рассмеялась. Пошла дальше упругим шагом. Вот она полюбуется на физиономии своих многомудрых детишек, когда те увидят: трусиха-мать выбралась-таки на их праздник.
56
– Вы любите свою жену и дочь, не так ли? – «подкинула идею» доктор Чин.
Кеннет промедлил с ответом:
– Ну да.
– Я и не говорила, будто вы их не любите, – мягко уточнила Чин. – Я стараюсь выявить безусловно значимые для вас ценности.
Пятница, пять часов, Кеннет снова сидит на кушетке в кабинете на Западной Десятой, сцепив холодные руки на коленях.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108