Оказывается, «Плавучий театр» – интересная вещь, глубокая, я и не догадывалась…
Калеб снова отключился.
В ярости Джесси достала мобильник, нажала кнопку.
Калеба передернуло.
– Кому ты звонишь?
– Проверяю, не было ли чего от Генри. – Чистой воды показуха. Вчера Генри действительно позвонил, но такое случалось редко. Сегодня она взяла с собой телефон для виду, доказать самой себе, что кто-то постоянно в ней нуждается.
Разумеется, никаких сообщений, даже от Фрэнка, на автоответчике не оказалось. Выключив телефон, Джесси убрала его в карман пальто.
– Вчера Генри оставил такое странное сообщение, – сказала она. – Спрашивал о тебе.
– Обо мне?
Сообщение было настолько глупое, Джесси сразу же выкинула его из головы.
– Спрашивал, ты ли – тот самый Дойл, драматург.
– Может, хочет, чтобы я написал пьесу под него?
– Вообще-то, он хотел, чтобы ты объяснил ему что-то насчет алгоритмов.
– Э?
Джесси расхохоталась.
– Так он сказал. Я тоже удивилась.
– Господи! Стоит пустить в ход пару математических метафор, и люди примут тебя за Эйнштейна. Какого черта Генри Льюсу понадобились алгоритмы?
– Понятия не имею. Наверное, просто красивое слово. Или удочку закинул – вы же с ним не знакомы, верно?
– Нет.
– А стоит. Вы бы пришлись друг другу по вкусу.
Калеб испустил очередной вздох.
Мне нечего сказать Генри Льюсу. Я так устал от актеров. От любых актеров.
Генри не такой, как другие актеры. Он особенный. У него мозги работают, у него есть душа. Он настоящий артист. У вас с ним много общего. Давай я приведу его на твою вечеринку в пятницу?
Калеб уставился на сестру:
– Ты хоть сама себя слышишь? Вот уже полчаса ворчишь и жалуешься на своего полоумного босса, эгоиста и эгоцентрика. Безумного мудреца. Наркомана.
– Он не наркоман. Без травки он плохо спит.
– У нас много общего, вот как? Да уж, конечно. Жалкий неудачник и удачно продавшийся актер?
– Генри не продавался!
– А как это назвать? Человек заложил душу ради гребаного бродвейского мюзикла. Что дальше? Сериал? «Площади Голливуда»? Он распрощался с искусством. Может быть, он пока еще этого не понимает. Или уже осознал, и потому-то ему приходится обкуриться, чтобы заснуть.
Джесси свирепо смотрела на брата. Генри Льюс принадлежал лично ей. Никто, кроме нее, не имеет права его критиковать.
– Неправда! – решительно отрезала она. – У вас очень много общего. Да, Генри избалован, но не больше твоего. В эгоцентричности ты ему не уступишь. Мне очень жаль, что твоя пьеса провалилась. Очень жаль, что ты несчастен. Но это не дает тебе права судить всех вокруг.
– Никого я не сужу. У меня депрессия.
– Вы… гении. – Неподходящее слово, но другие не шли на ум. – Даже на гребне успеха вам подавай еще и еще. Что тебе, что Генри. Если вы не жалуетесь на провал, вы жалуетесь на свой успех.
– Последнее время у меня нет оснований жаловаться на успех.
– Да, твоя пьеса провалилась. Хорошая пьеса. Мне она нравилась. Но ты напишешь другую. Жалуешься на свои неудачи, а мы, плебеи, на все бы пошли ради такого успеха, который ты считаешь провалом.
Калеб помолчал. Он бросил на сестру виноватый взгляд, но извиняться не стал.
– Ты не понимаешь. Успех сам по себе ничего не решает. Хуже того: ты становишься уязвимым. Перестаешь понимать, зачем вообще в это полез. Если у меня был успех, это еще не значит, будто жаловаться не на что. Причин предостаточно: ни друга, ни профессии, ни любимой работы, ничего нет.
– У тебя есть миллион.
– И его уже нет. – При упоминании о деньгах Калеб сперва рассердился, а потом смутился. Тревожно оглянулся по сторонам – не слышал ли кто.
– Миллиона никогда не было, – прошептал он. – Налоги, вычеты. А потом деньги просто разошлись.
– Разве пентхаус не поднялся в цене? Калеб приоткрыл рот и снова закрыл.
– Да и что такое деньги? Работа – вот главное. А чтобы продолжать работать, необходим успех. Может, никто больше не будет ставить мои пьесы. Одна мысль об этом не дает мне писать. Не знаю, что мне делать, как жить. Сейчас я твердо могу рассчитывать только на одно: на некролог в «Таймc».
– А я не могу и на это рассчитывать! – вскрикнула Джесси. – Я бы все отдала за некролог в «Таймc».
Калеб вытаращился на нее и рассмеялся – безрадостным, суховатым смехом. Поделом ей. Джесси присоединилась к нему.
– Только послушать! – сказал Калеб. – До чего мы договорились.
– Ты первый начал. Ты ругал Генри. – Отсмеявшись, она снова ощутила гнев. Джесси всегда заступалась за Генри, ее задевало, что Калеб не воспринимает ее всерьез. Вопреки самой себе она обижалась даже на то, что «Таймc» никогда не опубликует ее некролог – впрочем, это мы еще посмотрим.
– Почему ты относишь себя к плебеям? – сказал Калеб. – Ты – умная, талантливая, работоспособная. Генри Льюсу повезло с тобой.
Но, произнося эти слова, Калеб не смотрел в ее сторону, словно ему неловко было говорить такое родной сестре.
13
Джазовый ритм колес нарастал, становился громче, а потом вдруг затих вдали, и остались только пригородные шумы, пение птиц, гудение газонокосилок. Они стояли на платформе в Биконе. Пахло свежескошенной травой – сладкий, тягучий аромат марципана. Этот запах тревожил Калеба, словно сам он забыл подстричь газон, словно эта работа все еще входила в его обязанности.
Хорошо, что мама не дожидалась их на парковке. Он не сказал, на каком поезде приедет, обещал взять на станции такси. Когда мама оказывалась за рулем, Калеб превращался в ребенка, беспомощного, зависимого от старших.
– Что за дыра, – ворчала в машине Джесси. – Час езды от столицы мира, а люди ведут себя словно в Засраке, штат Айова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108