Моя супруга и я посылаем Вам тысячу приветов и с нетерпением ждем Вашего следующего письма». Внизу была неразборчивая подпись. Снова и снова перечитывал я письмо, не в силах ни вспомнить, кто его писал, ни понять, о чем, собственно, идет речь. При этом я наверняка уже читал его, потому что на полях моей рукой была сделана пометка: «Почки!!!» (какой-то символ или таинственный пароль?). Наверное, письмо относится к тому периоду моей жизни, когда мы с друзьями разыгрывали на бетонных сценах открытых ресторанчиков Браника, Збраслава и Хухлей маленькие пантомимы, аллегорически изображающие двенадцать категорий Канта. Из тех веселых времен я помню множество весьма поучительных историй, однако мне пора уже любой ценой завершать текст, ибо острие моей ручки неудержимо приближается к нижнему краю страницы; все ближе и ближе, подобно берегу мутного моря, надвигается на меня грязно-зеленая поверхность стола в зале университетской библиотеки, где я пишу эти строки, я вижу на ней побледневшую надпись: «Remember!» рядом с засохшим пятном крови, последние следы странных и пока не объясненных событий, которые произошли двенадцать лет назад и о которых я мог бы написать роман ужасов на восемьсот страниц (наверняка вы что-нибудь слышали о «деле ползущей книги»), пространство для письма все сужается и сужается, мне приходится писать мелкими буковками и сжимать слова, как гармошку, – какая жалость, я столько хотел рассказать о своем путешествии в малахитовый дворец, о спуске по мраморной лестнице, обрамленной белыми скульптурами оленей и ведущей в густую, теплую и приторно пахнущую фиолетовую жижу, о неожиданной встрече в шкафу, о схватке с пятью ниндзя в масках на крыше Национального театра, о плаксивом чудище в купе поезда, едущего по заснеженной равнине, о том, кем оказался жук из книги о кроликах, что это была за книга и что за кролики, но во все более сужающееся пространство уже ничего не влезет, возможно, мне придется продолжить рассказ под нижним краем листа и написать его финал прямо на столе, я мог бы открыть вам, который именно это стол, и тогда вы могли бы пойти туда и почитать мое повествование, но я понимаю, что, во-первых, в таком случае кто-нибудь непременно заинтересуется шифрованными сообщениями, написанными ручкой на столе, а это могло бы раскрыть тайны строго секретных межгалактических связей, а во-вторых, столы все равно каждый день меняют местами – их убирают, потому что по ночам читальный зал служит катком. И потому я изучаю картины, которые стекают с моей ручки, и думаю, какую же из них можно использовать для завершения этой жуткой истории, но ни одна, к сожалению, не подходит – возможно, потому, что наши представления о конце ложны, мы разрезаем действительность на законченные действия, чтобы затем сложить их в голове, подобно поленьям в поленнице, ни одно происшествие не является концом более, чем началом или серединой, «нет рождения, нет и конца губящей смерти, есть только смешение и взаимное чередование смешанных вещей», – говорит Эмпедокл; если так, то можно склеить из исписанной бумаги ленту Мебиуса, и у произведения не будет ни начала ни конца, сейчас это пришлось бы очень кстати, потому что в тексте я оказался в том же месте, где был вначале, то есть в читальном зале университетской библиотеки, – в конце концов, почему бы и нет; если еще недавно вы были готовы отправиться в библиотеку только затем, чтобы прочесть конец истории на столешнице, то вам наверняка не составит труда склеить текст нужным образом. Вы слышали о мифическом змее Уроборе, который грызет собственный хвост? Итак, наконец-то я нашел сведения, которые искал долгие годы, сведения о том, где находится вход в тайный коридор, ведущий к малахитовому дворцу на берегу подземной реки, куда двадцать лет назад меня пригласили на торжество…
Пишущая машинка
Я бродил по мокрым шоссе неподалеку от города, иногда из-за темного поля выныривала серая стена «спального» района и тут же снова бесшумно тонула, время от времени мимо меня проезжал автомобиль, у которого горели фары, хотя едва перевалило за полдень; было сырое и хмурое ноябрьское воскресенье, время, когда на прогулку ходят лишь те, кто собирает образы, чтобы потом дома сварить из них отраву, я бродил по деревням, где не встретил ни единого человека, в окнах горел голубоватый свет телевизоров, на пустой автобусной остановке дребезжал на ветру оторванный кусок волнистой жести. Я уже устал; когда за поворотом вновь показались многоэтажные дома, я сошел с дороги и направился к городу напрямик, через раскисшее голое поле.
Мокрая глина липла к моим подошвам, так что скоро я уже ковылял на высоких глиняных котурнах, словно водолаз, который заблудился, выбрался на сушу и никак не может найти пути назад, под воду. Я обо что-то споткнулся и упал в грязь. Когда я встал и оглянулся, то увидел, что из глины торчит женская голова – вырезанная из черного эбенового дерева, с золотыми волосами. Она, полуприкрыв глаза, смотрела в сторону города и нежно улыбалась. Я хотел поднять ее, но не тут-то было: голова крепко увязла в земле. Я сел на корточки и принялся выкапывать свою находку, сначала показалась эбеновая шея, потом плечи, грудь и живот, мои руки ныряли в холодную землю и освобождали от нее твердое на ощупь черное тело. Спустя примерно полчаса я откопал всю скульптуру. Я заботливо стер с нее грязь и отошел в сторонку, чтобы хорошенько рассмотреть. Это оказалось изваяние обнаженной молодой девушки, вырезанное из черного эбена, лишь волосы, браслеты, острые соски и треугольник лона были из чеканного золота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27