Калла
всегда была среди них, хотя в споры не вступала. Похоже, у нее имелся
совсем другой интерес к Рагару.
Конан встал, набросил легкую тунику, одел на голову свой железный
обруч и застегнул пояс с кинжалом; затем опять приложился к кувшину.
Девушка наблюдала за ним, вытянувшись на постели; ее нагое тело
поблескивало от пота.
- Слишком много пьешь, - неодобрительно заметила она.
- Для меня это не много, - киммериец потянулся, могучие мышцы
заиграли под смуглой кожей словно змеи.
- Рагар сказал, что пьющий подобен безумцу... и Митра лишает его
своих милостей...
- Да? До сих пор мне казалось, что милости Митры тебя не слишком
интересуют. Ведь все стигийцы поклоняются Сету.
Калла возмущенно фыркнула.
- Что ты знаешь о стигийцах? Ты, варвар, тупое бревно?
- Достаточно, чтобы не испытывать к ним большой любви.
Девушка резко приподнялась и села на ложе, скрестив ноги. Ее
маленькие твердые груди казались в рассветном полумраке опрокинутыми
бронзовыми чашами с острыми напряженными ягодками сосков.
- Но ты спишь со стигийкой! - ее кулачки сжались.
- Сплю, - подтвердил Конан. - Потому что тут нет другой девки, из
Аргоса, Шема или Зингары. Поласковей, чем ты.
В ответ раздалось шипенье разъяренной кошки. Не обращая внимания на
девушку, Конан натянул сапоги и вышел из каюты.
Рагар сказал! Интересно, подумал он. До сих пор ему казалось, что
Калла только приглядывается к аргосцу, а теперь выходит, что они еще и
беседуют! О чем же? О том, что пьющий подобен безумцу и Митра лишает его
своих милостей? Странная тема для разговоров с девушкой, особенно такой,
как эта стигийка...
Ревности Конан не испытывал, одно лишь любопытство, ибо Калла ничего
не значила для него; не больше, чем Синэлла, офирская принцесса, Ариана из
Немедии и все прочие, включая и Карелу, Рыжего Ястреба. По крайней мере,
стигийка не пыталась его убить, как эта неистовая предводительница
разбойников с Кезанкийских гор... Но теплых чувств Конан к ней не ощущал;
Калла являлась для него просто еще одной женщиной, попавшейся по пути, с
которой можно разделить постель. Пожалуй, даже Дайома, владычица далекого
острова, была ему ближе: та хотя бы любила его и желала, чтоб он остался с
ней навсегда... Нет, решил киммериец, из-за Каллы не стоит устраивать
никаких ссор с аргосцем. Пусть болтает с ним сколько угодно; важно лишь, в
чьей постели она спит. А может, подарить ее Рагару? Когда совсем надоест?
Усмехнувшись, он вышел на палубу и поднялся на кормовую надстройку. У
руля стоял Крол; рядом храпел на своем тюфяке Сандара, еще человек шесть
следили за парусом, развалившись у шпигатов. Остальные спали внизу, на
гребной палубе, ставшей слишком просторной для малочисленного экипажа
галеры. Конан, кивнув одному из пиратов, распорядился:
- Подними-ка Хафру, пусть ленивый пес принесет чего-нибудь поесть. И
поживее!
Горизонт был пустынен. Правда, за три последних дня им попалось
несколько неуклюжих купеческих барков, ходивших вдоль побережья Аргоса и
Шема до огромной реки Стикс, за которой лежала Стигия; скорее всего, они
перевозили амфоры с маслом и вином или еще какой-нибудь громоздкий товар,
не слишком ценный и не стоящий серьезного внимания. Но Конан не собирался
их преследовать даже в том случае, если б палубы барков выстилали золотые
монеты и кхитайские шелка: ветер нес "Стрелу" прямо на запад и был он на
диво устойчив - верный знак, что Дайома советовала поторопиться.
Край солнечного диска вынырнул из-за темных вод, и сразу же
предрассветный сумрак сменился мягким золотым сиянием раннего утра. Воздух
стал прозрачным, небо налилось голубизной, и по морской поверхности,
зеленовато-синей, в белых кружевах пены, протянулась светлая дорожка -
прямо к корме корабля. Митра, Податель Жизни, вновь явил миру свой
божественный лик, посылая людям свет, тепло и надежду, что новый день
принесет новые радости - или, по крайней мере, окажется ненамного хуже
вчерашнего.
Конан, прижмурив веки, с усмешкой глядел на солнце. У него были свои
отношения с богами - и с тем светозарным, что в победном сиянии вставал
сейчас над миром, и с прочими, обитавшими на севере или юге, в небесах или
под землей. Лучшим из всех был, разумеется, Кром, Владыка Могильных
Курганов, чьим именем клялись воины-киммерийцы; он не требовал поклонения,
не отличался ревностью и вообще не влезал в людские дела. Лишь однажды
глаза бога обращались к человеку - в миг, когда тот впервые появлялся на
свет, впервые вдыхал воздух, готовясь испустить первый младенческий вопль.
Дитя, которое выдерживало этот взгляд, оставалось в живых, что тут же
доказывали его громкие крики; слабые же и увечные от рождения умирали, не
успев пискнуть.
Кром не мстил, если рожденные в его землях уходили в другие страны и
начинали поклоняться там иным божествам; это ему было безразлично. А
посему Конан мог без страха призывать на помощь всех богов, коих считал
полезными, проклиная тех, к которым не испытывал приязни. Очень нужным
богом являлся Бел, покровитель воров, и киммериец нередко поминал его,
занимаясь в юные годы воровским ремеслом в Заморе; столь же необходимой
была и Иштар, будившая страсть в сердцах мужчин и женщин, осенявшая своей
благодатью любовное ложе. Конан не имел ничего против Аримана или Великих
богов Асгарда; однако ледяного великана Имира, которому поклонялись в
Ванахейме, и старого Игга с сонмом беспутных сыновей, владыку Гипербореи,
он недолюбливал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201