Рина принялась собирать букет; Конан же, пошарив за поясом, извлек
заветную фляжку. Зелья в ней оставалось немного - половину или даже две
трети порошка он уже использовал. Мрачно насупив брови, киммериец вдохнул
живительный бальзам и плотно закупорил сосудик. Успеет ли он добраться до
храма? Или запас арсайи кончится где-то на половине дороги, и он,
беззащитный, обреченный на беспамятство, сгинет в этих пурпурных лесах,
пропадет в нижнем мире, никогда не увидит вновь света солнца? Если
случится такое, он может рассчитывать лишь на Рину... Не потому ли
Учитель, мудрец, провидящий грядущее, отправил с ним эту девушку? Спутницу
и помощницу, способную довести до святилища Митры лишенное разума и памяти
существо... Но под силу ли ей это?
Звонкий смех прервал его мысли. Рина стояла перед ним, погрузив
разгоревшееся лицо в охапку пурпурных колокольчиков, и пряди ее пушистых
волос мешались с цветочными стеблями.
- Ах, какой запах! - воскликнула она, протягивая свой букет Конану. -
Слаще, чем у роз и сирени... Вдохни, и ты очутишься на медвяном лугу!
Невольно улыбнувшись, киммериец втянул воздух; ноздри его
затрепетали. И в самом деле, эти странные цветы чем-то отличались от
привычных растений верхнего мира; их пряный и сладкий аромат не походил и
на запах арсайи. Вендийский бальзам взбадривал и пробуждал; пурпурные же
колокольцы словно клонили в сон. В радостный и легкий сон, в котором
сбывается все, о чем мечтаешь наяву...
Конан вновь вдохнул медовый запах, подумав, что от этих цветов
кружится голова - столь же сильно, как после кувшина доброго вина.
Ощущение было знакомым и таким приятным! Прикрыв глаза, он впитывал
чудесный аромат, изгонявший и все тревоги, и мрачные мысли, и
осторожность, и заботы о будущем. С каждым мгновением ему становилось все
лучше, все легче, пока белоснежные стены великого святилища не сомкнулись
вокруг него, и глас Митры, долетевший от сияющего алтаря, не возвестил
прощение всех грехов.
Впрочем, голос тот принадлежал не богу и толковал вовсе не о грехах;
очнувшись на миг от сладкого наваждения, Конан понял, что Рина сидит рядом
с ним и тянет букет к себе.
- Ты жадный! Дай же и мне понюхать!
- Мне кажется, ты собрала столько цветов, что хватит нам обоим... -
пробормотал киммериец.
Девушка рассмеялась; в серых ее глазах вспыхнули огоньки. Теперь они
вдвоем приникли к чудесному букету и, чтобы было удобнее, Конан приподнял
Рину, усадив к себе на колени. Теперь он чувствовал себя словно в раю -
аромат волшебных цветов смешался с пьянящими запахами девичьего тела, а
нежные лепестки и бархатные пальцы девушки ласкали его щеки. "Что со мной?
Что с нами?" - мелькнула тревожная мысль и тут же канула без следа. Конан
был весел и пьян; его прелестная спутница - тоже.
Она казалась сейчас очаровательней всех женщин земли, и киммериец
внезапно понял, что они с Риной, крепко обнимая друг друга, лежат в траве,
а изголовьем им служит охапка пурпурных цветов. Медвяный их запах придал
особую сладость первым поцелуям; потом они стали обжигающими, как огонь, и
губы девушки раскрылись, как два лепестка. Под ладонью Конана набатом
билось ее сердце, набухал и распускался сосок на упругой груди, такой
нежной, такой желанной... Он приник к нему ртом, ощущая, как дрожит, как
трепещет тело девушки.
Тихий возглас, волнующий, призывный... Руки Конана ласкали стройные
бедра, гибкий стан, плечи, сиявшие теплотой розового мрамора... Они уже не
лежали в траве; они парили над ней, погруженные в алую прозрачную дымку,
невесомую и ласковую, что нежила их подобно волнам южного моря. Их кожу
овевал ветерок, их плоть трепетала в предвкушении счастья, дивная мелодия
разливалась вокруг - то звенели, играли хрустальные колокола, повелевавшие
ходом звезд и движением человеческих сердец.
Приятная истома охватила Конана. Сквозь наплывающее забытье он слушал
шепот Рины, почти не понимая слов; кажется, она просила о чем-то? Нам
нельзя торопиться... не надо, милый... не здесь, не сейчас... Он точно
знал, что все произойдет здесь и сейчас, если... если у него хватит сил
справиться с блаженной дремотой. Сон наплывал на него сладостным дурманом,
покачивал, уносил в небесные выси - туда, где все тише и тише пели
хрустальные колокола. Он чувствовал еще, как локоны Рины щекочут шею,
ощущал приникшее к нему тело, сильное, гибкое и желанное, но необоримое
медвяное забвенье надвигалось, укачивало, баюкало...
"Цветы, - подумал Конан, погружаясь в дремоту, - волшебные цветы...
Запах... Рина... Какие у нее нежные руки... какие..."
Сколько же он проспал? По-видимому, недолго; и пробудили его не
ласковые прикосновенья девушки. Руки, что быстро, но осторожно ощупывали
киммерийца, были жесткими и грубыми, поросшими волосом, и пахло от них не
медом и вином, а едким звериным потом.
Конан застонал, пытаясь открыть глаза, потом, внезапно ощутив сильную
и бесцеремонную чужую хватку, нанес вслепую удар кулаком. Он сел,
судорожно нашаривая свои мечи, но их не было; и рука, привычно
потянувшаяся к поясу, не нашла рукояти кинжала. Ремень тоже исчез; под
пальцами вместо гладкой кожи бугрилась смятая ткань холщовой туники.
Это заставило его окончательно проснуться. Вскочив, Конан бросился
вперед, к маячившим перед ним двум или трем фигурам - бросился, не думая
ни о мечах, ни об арбалете, ни о прочем своем оружии, ибо в мыслях у него
было только одно:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201