- Ты
возьмешь арбалет - вот этот, с бронзовой оковкой... запас стрел...
кинжал... веревку с крюком... мешок... словом, все, что найдется в наших
кладовых! Я не знаю, что ждет тебя в нижнем мире, но могу повторить одно:
путешествие будет долгим и опасным.
- Долгим и опасным... - эхом отозвалась Рина. - Тогда почему бы,
кроме арбалета, веревок и стрел, не взять с собой надежного спутника?
Конан вздрогнул и подозрительно уставился на девушку. Конечно, она
говорила о себе - не про Учителя же в конце концов! Отправиться вместе с
ней в это странствие? Такая идея даже не приходила ему в голову. Он хорошо
относился к Рине; она заботилась о нем и развлекала его, она была красива
и сильна - и не просто сильна! Она владела Силой Митры, драгоценным даром,
который он потерял... А это означало многое - выносливость и неуязвимость,
умение переносить холод и жару, голод и жажду, наблюдать за движением
астральных потоков, предвидеть опасность... Воистину, о такой спутнице
стоило призадуматься всерьез!
Однако он все-таки хотел идти один. Он отправлялся не за золотом и
сокровищами, он искал не опасных приключений, а собственную душу, свой
разум, взятый богом в залог. То было личным делом, где никто не мог
посредничать между ним и Митрой, никто не мог стать свидетелем униженных
молитв, которые придется вознести в подземном храме. Существовало и еще
одно обстоятельство - арсайя, вендийское зелье, которое он предпочитал
вдыхать в одиночестве.
Киммериец поднял голову, и синие его глаза встретились с серыми очами
Рины. Он качнул головой.
- Ты очень добра, малышка, но я пойду один. Это мое дело. Понимаешь?
Мое!
Щеки девушки вспыхнули - не то от гнева, не то от смущения; однако
взгляд она не опустила.
- Я пригожусь тебе, Конан! Пригожусь! Ты знаешь, что я не стану
обузой! И потом, в храме Митры, я могу услышать повеление Пресветлого
быстрее тебя! Не забудь - ведь со мной частица его могущества! - Рина
вытянула вперед руки с раскрытыми ладонями, ее розовые длинные пальцы
зашевелились, затрепетали, словно вбирая в себя потоки астральной
эманации.
Усмехнувшись, Конан взглянул на Учителя.
- Почему женщины так любят спорить, наставник? И в Киммерии, и в
Стигии, и в Аргосе - где бы я ни побывал? Везде одно и то же - споры,
споры!
- Потому что они, в отличие от мужчин, не могут смириться с
неизбежным. В том, Секира, их сила и слабость... - Старик ответил улыбкой
на улыбку, потом, кивнув девушке, приказал: - Иди, дочь моя! Теперь нам
надо поговорить наедине. Прогуляйся в саду, побудь у яблонь... они вернут
тебе спокойствие.
Когда Рина вышла, Учитель надолго погрузился в молчание. Солнечные
лучи, струившиеся из широкого проема в пещерном своде, падали на лицо
старика, бесстрастное и спокойное, окутывали его нагой торс золотистым
ореолом. Казалось, это мягкое сияние исходит от смугловатой, по-юношески
гладкой кожи наставника, от высокого лба с чуть запавшими висками, от
янтарных зрачков - расширившихся, огромных, неподвижных. Глядя на него,
Конан почувствовал внезапное смятение; в чертах Учителя проступало сейчас
нечто такое, что киммериец в сотый раз подумал - да человек ли это?! И в
сотый раз ему стало ясно, что истины не ведает никто - кроме пресветлого
Митры.
Для него же наставник оставался непостижимым; Конану было бы гораздо
проще сказать, кем он наверняка не является, чем уяснить его истинную
природу. Ни бог, ни демон, ни дух, ни пришелец с Серых Равнин, оживленный
волей Владыки Света... Все же человек? Возможно... Но человек особый,
отличавшийся от остального людского племени, как дуб отличен от травы,
снежная вершина - от придорожного камня... Что же было средоточием и
квинтэссенцией его неповторимой сущности? Знание и мудрость? Могущество и
сила? Поразительное долголетие? Провидение грядущего? Пожалуй, все это и
еще многое другое, решил Конан, всматриваясь в чеканные черты Учителя, в
его глаза, сиявшие подобно двум крохотным солнечным дискам.
Лицо старца неожиданно дрогнуло и ожило. Густые темные брови сошлись
у переносицы, потом поднялись к вискам - точно хищная птица взмахнула
крыльями; скулы и подбородок выступили резче, ноздри затрепетали, в
уголках рта пролегли тонкие морщинки. Учитель протянул руку, и его крепкие
пальцы впились в плечо Конана.
- Хочешь ли ты знать, Секира, почему я принял тебя? Почему не изгнал
клятвопреступника обратно в пустыню? Почему помогаю тебе, нарушившему
обет, - чего не случалось на моей памяти ни разу?
Киммериец опустил голову.
- Ты добр, Учитель... - в смущении пробормотал он.
- Нет! Я не добр и не зол; я, как и мой господин, всего лишь
хранитель Великого Равновесия. Омм-аэль! Он, - старик поднял взгляд к
потолку, - видит дальше меня, прозревая грядущее; Он взвешивает черное и
светлое в людских душах, Он решает, каким испытаниям подвергнуть
избранных, чтобы они совершили то, что должно быть совершено. И ты, сын
мой, в свои сроки свершишь великое, свершишь все предначертания судьбы...
Так сказал Митра, и ради этого я помогаю тебе!
В горле Конана вдруг пересохло, огромные кулаки сжались и, разлепив
непослушные губы, он прошептал:
- Я не понимаю твоих речей, Учитель... Кром! Ты говоришь о
грядущем... о судьбе... о великих деяниях... Значит ли это, что и сам я
стану великим? Стану королем, властителем, какого еще не видел мир?
Сокрушу зло и тьму, получив в награду славу и могущество?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201