.." - так сказал старец. Все было обозначено очень точно: бог и
в самом деле похитил его человеческую сущность, поместив ее в маленькую
флягу из позеленевшей бронзы. Теперь Конан был словно разделен напополам -
его могучее тело как и прежде требовало пищи и сна, нуждалось в отдыхе и
движении, но разум, руководивший этой грудой мускулистой плоти и крепких
костей, существовал отдельно от нее. Заключенный в бронзовый сосудик, он
сжимался в ужасе перед грядущей судьбой, перед беспамятным и бессловесным
существованием зверя, раба, покорного мановению хозяйской руки.
Эта ситуация казалась безвыходной. Смерть сама по себе не страшила
Конана; он с радостью принял бы ее в бою, отправившись к великому Крому,
Владыке Могильных Курганов, как то и положено всякому киммерийскому воину.
Но сейчас перед ним пугающим призраком маячил совсем другой исход -
превращение в тупую и безмозглую скотину, не сознающую ни имени своего, ни
позора. Это было бы нестерпимым! С другой стороны, он не собирался
накладывать на себя руки, ибо подобное решение, такой уход из жизни
означал явный проигрыш. Он жаждал действия, схватки, борьбы! Но с кем и
где? Сие оставалось пока неведомым, и тут он мог полагаться лишь на
Учителя. "Бог забрал твою душу", - сказал старец. Но потом добавил:
"Сохраняй спокойствие и не теряй надежды. Митра испытывает тебя!" Что ж,
он мог только рассчитывать, что это испытание завершится раньше, чем
иссякнет запас чудодейственного вендийского порошка, возвращавший ему
человеческую сущность...
Что касается наставника, то поведение его изумляло Конана. Казалось,
внешне покорствуя богу, старец на самом деле принял его сторону - и это
было удивительно и непостижимо. Он, Конан из Киммерии, стал
клятвопреступником, однако Учитель не проклял его, не изгнал с позором, не
бросил беспомощным и одиноким перед гневом Пресветлого! Наоборот, старец
пытался помочь ему, подбодрить и направить, словно в споре с всесильным
божеством последнее слово истины оставалось за преступившим обет
человеком. Казалось, наставник знал о чем-то неведомом самому Конану, о
том, что случится в грядущем и искупит все прошлые, настоящие и будущие
грехи; он словно бы провидел некие деяния, величественные и благотворные,
которые будут свершены его опальным учеником.
Подобные тонкие мотивы были недоступны разуму киммерийца; он лишь
удивлялся, что Учитель не изливает на него чашу гнева. Правда, старик был
мрачен и поначалу встретил его не слишком приветливо; зато потом...
Сохраняй спокойствие и не теряй надежды! Поразмысли и приведи душу свою к
миру! Конан понимал, что такие советы не даются людям, к чьей судьбе
испытываешь полное безразличие.
Итак, он сохранял внешнее спокойствие и не терял надежды - ибо что
еще ему оставалось? - но мира не было в его душе. Иногда ему вспоминались
речи наставника о Великом Равновесии между добром и злом, что надлежит
установить как во внешнем мире, так и в человеческом сердце, однако этот
совет не находил у него отклика. Он весьма неотчетливо представлял, что в
данном случае является злом, и что - добром, не говоря уж о попытках
как-то уравновесить эти сущности. Пожалуй, злом являлось убийство солдата,
молившего о пощаде, но можно ли было считать добром наложенную на него
кару? И если нет, то каким добрым деянием предстояло ему искупить
свершенное?.. Только Учитель знал об этом - или мог узнать; но пока он
молчал.
Его угрюмая задумчивость росла изо дня в день - по мере того, как
старец, проводивший ночное время в своем саду, возвращался утром и, в
ответ на вопросительные взоры Конана, отрицательно покачивал головой.
Митра не спешил выносить приговор - или Учитель не мог расслышать его
слово? Вряд ли, думал Конан. По его мнению, у бога была достаточно крепкая
глотка, чтобы глас его дошел туда, куда нужно.
Чтобы убить время и избавиться от тягостных мыслей, киммериец
попробовал занять себя домашним хозяйством. Однако тут царила Рина, новая
Ученица, и успевала она абсолютно все - и готовить похлебку, и печь
лепешки, и заниматься с наставником. Через день-другой Конан обратил
внимание, что пламя в очаге все еще разжигает сам Учитель - вероятно, Рина
пока не овладела подобным искусством. Это удивило киммерийца, ибо он
чувствовал, что девушка уже умеет накапливать Силу и использовать ее. Тело
Рины было крепким, литым, движения - легкими и грациозными; она отличалась
редкой неутомимостью и могла от восхода до заката трудиться на учебной
арене, то надолго замирая в самых невообразимых позах, то танцующим
стремительным шагом проскальзывая по дорожке из бревен или над ямой с
пылающими углями. Этот последний фокус Конан уже не сумел бы повторить;
Сила оставила его, и теперь плоть киммерийца была столь же беззащитна
перед огнем, как и прежде.
Иногда они с Риной вели долгие беседы - ближе к вечеру, когда Учитель
спускался в сад и сумерки начинали окутывать склон вулкана. Конан,
погруженный в свои думы, не пытался выяснить, откуда девушка пришла в
обитель старца и что она делала раньше; Рина же лишь однажды
проговорилась, что жила у моря, в каком-то рыбачьем селении на берегах
Вилайета. Она больше предпочитала спрашивать и слушать, чем говорить о
себе, и постепенно Конан поведал ей свою историю. Вернее, одну из многих
историй, которые он мог бы рассказать - ту, что второй раз привела его к
Учителю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201