Сестер, бросившихся на подмогу, они просто избили.
– А затем нас всех изнасиловали, – произнесла Елизавета, и в ее словно высеченном из темного гранита лице не дрогнул ни единый мускул. – Теперь они имели право на все.
Елизавету представители новой власти забрали с собой, особняк экспроприировали, а бывших владельцев выселили в течение двадцати минут, не позволив взять практически ничего. Белосельскую-Белозерскую поместили в камеру. И забыли. Вместе с другими женщинами, среди которых были дворянки и простые крестьянские жены, она провела в грязной холодной камере два с половиной месяца. За это время не было ни единого допроса.
– Ты убила ее? – с ужасом и одновременно с восхищением спросила Сандра.
Старуха ответила:
– К сожалению, нет. Чтобы пробить ее черепную коробку, потребовался бы топор. Жаль, что его не оказалось под рукой. Очень надеюсь, что потом, во времена террора, ее расстреляли свои же.
Случилось невероятное – всех женщин выпустили. Елизавета, пришедшая ранней весной к своему бывшему особняку, увидела, что теперь там располагается советское учреждение по борьбе…
– По борьбе с беспризорностью! – прокричала старая графиня, оскорбленная до глубины души спустя шестьдесят с лишним лет. – Там собирали малолетних жуликов-беспризорников и выводили им вшей! В моем доме!
Она узнала, что ее родственники в спешке бежали. Никто не мог сказать точно, куда именно. У Елизаветы не было денег, прежние друзья, знакомые и дальние родственники или скрылись в неизвестном направлении, подхваченные ураганом нового порядка, или захлопывали перед ее носом дверь, когда она возникала у них на пороге.
– Чем я тогда питалась… – вспоминала старуха. – Впрочем, ваши продукты из огромных магазинов немногим лучше. Посмотри, такой я была в шестнадцатом году. – Она протянула Сандре овальный снимок. Грациозная, знающая себе цену молодая женщина с чуть раскосыми глазами и узким ртом смотрела на нее со снимка. – Пришлось работать прислугой у зажиточного купца. Как же я ненавидела его и особенно его вертлявую жену. Как я мечтала подсыпать им в чай мышьяку! Они специально хотели нанять в поломойки аристократку. Когда узнали о моем происхождении, предложили такие деньги, что я, наплевав на гордость, согласилась. Нужно же было что-то жрать!
К концу восемнадцатого года Советы взялись и за нуворишей. Купец с женой сгинули в одночасье, Елизавета снова оказалась на улице. Денег было мало, подступал голод, поэтому она, как и многие, решила бежать на юг. По слухам, белая армия успешно била пролетариев и планировала вскоре при поддержке союзников восстановить прежнюю жизнь.
– Пока я добралась до Крыма, пришлось многое пережить, – говорила старуха. – От моей изнеженности не осталось и следа. Кто бы узнал в худой, как жердь, крикливой бабе с растрепанными лохмами петербургскую Венеру, так меня называл Саша Блок. Ты знаешь, кто это?
В Крыму было сказочно, и, что важнее всего, там сохранился островок прежней жизни – сытой, неторопливой и праздной. Елизавета не задержалась там, столкнувшись с новыми порядками лицом к лицу, она поняла, что прежнего не вернешь. Исхитрившись попасть на один из последних теплоходов, отплывающих в Константинополь, она навсегда покинула Россию.
– Я искала свою семью, но в Турции их не было. Денег тоже не было, поэтому вместо того, чтобы уехать в Берлин или Париж, я задержалась у басурманов на три года.
Конец ее мучениям и нищенскому прозябанию среди разношерстной толпы турок и бывших соотечественников наступил, когда она повстречала пожилого немца.
– Он предложил мне выйти за него замуж. Раньше бы я презрительно отвергла его притязания, но сейчас выбирать не приходилось. У него было несколько мыловаренных фабрик и большой дом в Мюнхене. Так я стала фрау Элизабет Камплинг.
В этой роли она просуществовала около шести лет, пока ее почтенный супруг не скончался. Она стала состоятельной вдовой тридцати девяти лет от роду. Продала мыловарни и фермы, сдала особняк, выручила за это неплохие деньги и отправилась в Париж.
– О, это было великолепное время! Париж в середине двадцатых! Дали, Хемингуэй, Фицджеральд. А сколько знакомых по Петербургу лиц!
Она приобрела небольшое ателье по пошиву модных шляпок. В Париже нашлись ее сестры и сын. Мама умерла от тифа еще в России, где-то на полпути между Астраханью и Ростовом. Сестры работали консьержками, но для наводненного русской аристократией Парижа и это место считалось престижным.
– Моему сыну было почти пятнадцать, и он говорил по-французски лучше, чем по-русски. Я взяла сестер к себе, и за несколько лет наша шляпная мастерская превратилась в шикарный салон. Я продала и его, получив чрезвычайно приличную сумму. Наконец-то мы могли жить, как раньше. Но, конечно, все это был самообман.
Сын Елизаветы вырос, стал преуспевающим юристом. Тем временем на Европу надвигалась новая гроза – из руин восставала коричневая тень новой Римской империи, на этот раз во главе с фюрером.
– В тридцать девятом, за месяц до начала войны, я уехала по делам в Нью-Йорк. Я занималась издательским делом. Высокая литература не пользовалась большой популярностью, низкие вкусы публики требовали детективов и плаксивых сентиментальных романов. Однако именно благодаря этому в швейцарском банке у меня накопилось около трех миллионов долларов.
Первое сентября тридцать девятого пролегло водоразделом между прежней более или менее благополучной жизнью и неизвестностью. В Европе царили истерия и паника, все были загипнотизированы ошеломляюще быстрыми победами Гитлера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22