А вот в личной ее жизни просвета не было. Как заявил Эльке знакомый психоаналитик, она просто не способна к долговременным серьезным отношениям, поскольку испытывает перед ними непреодолимый страх. Кто знает, может, в словах психоаналитика и содержалась доля правды, но дело было скорее в ином: Элька день и ночь пропадала на работе и была готова пожертвовать сном, выходными, отпуском и праздниками ради расследования очередного злодеяния. Ее подругам подобное быстро надоедало, и раз за разом повторялась одна и та же ситуация: комиссар Шрепп, вернувшись на свою съемную квартиру в гамбургском районе Бармбек, обнаруживала, что та пуста – ее пассия, собрав чемоданы, упорхнула, оставив на столе ключи и записку, в которой сообщала Эльке, что «так больше продолжаться не может». Впрочем, иногда записки не было, а пару раз Элька не только не обнаруживала в шкафах вещей покинувшей ее очередной подруги, но недосчитывалась и своих собственных.
Набравшись мужества, комиссар Элька Шрепп, которая вообще-то ничего и никого не боялась и с легкостью справлялась с самими отъявленными головорезами, в день своего тридцатилетия, приехав к родителям, выложила им всю правду. Ей надоели вечные попытки отца и матери устроить ее личную жизнь и выдать замуж за очередного состоятельного владельца куриной фермы или хозяина автомастерской, и Элька без обиняков заявила, что является лесбиянкой. Она рассчитывала, что родители будут шокированы, более того, до глубины души потрясены и морально раздавлены. Комиссарша настраивалась на обвинения, упреки, порицания, брань отца, слезы матери и попытки вразумить ее и наставить на путь истинный – то есть наконец-то последовать примеру братьев и сестер, сделаться семейным человеком, плодиться и размножаться.
Но все произошло не так, как Элька представляла. После ее слов отец, ничуть не удивившись, сдвинул очки на кончик носа и попросил матушку налить ему еще одну чашку кофе. Та недрогнувшей рукой выполнила его просьбу. Затем родители, пропустив признание дочери, которое та репетировала в течение последних двух месяцев, мимо ушей, завели речь о том, что грядущей осенью ожидается падение цен на картошку. Элька, разозлившись, бабахнула кулаком по столу и заявила:
– Вы слышали? Я люблю женщин! Я лесбиянка!
Пододвинув ей чашку кофе, матушка любезно сказала:
– Да, да, это нам понятно, милая. Не хочешь ли немного пирога с ревенем?
Элька выбежала из родительского дома и, прыгнув в машину, умчалась в Гамбург. За прошедшие с тех пор без малого тринадцать лет она несколько раз пыталась снова и снова заговорить с родителями на щекотливую тему, но каждый раз они делали вид, что ничего не понимают, и немедленно переводили разговор на повседневные предметы.
Комиссарша со временем убедилась в том, что отец и матушка выбрали изумительную стратегию: делали вид, что ничего не изменилось. Они по-прежнему регулярно напоминали ей, что давно пора обзавестись семьей, то есть любящим мужем и как минимум тремя отпрысками. Ее влечение к женщинам они считали блажью горожанки, неловкой попыткой досадить семье и не воспринимали слова Эльки всерьез. Матушка нахваливала ей все новых и новых кандидатов в супруги, а отец громыхал, заявляя, что лесбиянки в действительности – обжегшиеся на мужчинах дамочки, которым требуются сильная мужская рука и размеренный распорядок жизни...
– Дорогая, нам пора! – услышала Элька голос одной из своих теток. Она встрепенулась, выныривая из воспоминаний, – многочисленные родственники небольшими группками покидали кладбище. – Не забывай, нам предстоят еще поминки!
Комиссарша Шрепп, с унынием взглянув на нескончаемую вереницу участников скорбной церемонии, уселась за руль своего «Форда-Эскорта» и порулила в сторону родительского дома. Она пообещала себе, что отдаст дань умершей тетушке и пробудет в семейном гнезде до вечера. Наверняка родители захотят, чтобы она осталась и на выходные, но Элька не желала задерживаться в деревушке и намеревалась тем же вечером вернуться в Гамбург. Она сошлется на неотложную работу (что отчасти правда), а также на то, что ее ожидает подруга (это была ложь). Со своей последней любовницей она рассталась почти полгода назад и с тех пор зализывала душевные раны; в квартире ее дожидалась только одна дама – трехцветная толстая кошка по кличке Ангела Меркель, вверенная по причине сегодняшней поездки в Шлезвиг-Гольштейн заботам коллеги и помощника Эльки долговязого Йохана Пилярски.
Спустя четверть часа, заглушив мотор, Элька поднялась по ступенькам родительского дома. На первом, как, впрочем, и на втором, этаже и даже в подвале гудели голоса. У Эльки имелось четыре брата и три сестры. Все они, за исключением младшего Штефана, которому только недавно исполнилось восемнадцать, были людьми семейными. Комиссарша толком не знала, сколько именно у нее племянников и племянниц, ибо ее братья и сестры вместе со своими женами и мужьями, в отличие от многих немцев, которые, как и сама Элька, предпочитали жить в одиночестве и не намеревались обзаводиться потомством, прикладывали все силы для улучшения негативной демографической ситуации в Федеративной Республике. На ее малой родине время, казалось, остановилось: мужчины трудились, дабы прокормить семью, женщины, не помышляя об эмансипации, вели домашнее хозяйство и рожали новых и новых детишек, и все были довольны жизнью.
– Даниэль! – раздался зычный женский голос, и Элька увидела, как на зов повернули головы сразу три или четыре мальчугана.
Комиссарша подошла к шведскому столу, положила на свою тарелку немного салата и, забившись в угол, принялась сосредоточенно жевать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23