Любит он тебя, твой Генка, будь он неладен. Вернее любил, потому что убили его.
Женщина приглушенно вскрикнула.
– Нет у тебя больше мужа, – зашептал Симончук, и его потные руки легли на грудь Анны. – Да даже если и был бы, какая разница... Товарищ Сталин – на хрен его! И коммунизм в далеком прошлом, мы теперь будем с не меньшим усердием строить тысячелетний рейх. И только тот, кто мозгами обладает, то есть такой, как я, сумеет выжить. Я что, не знаю, к чему все идет? Вот как Сталинград через пару недель фрицы возьмут и Москву от Кавказа отрежут, бензин-то и закончится. И капут Советской власти – сдадутся на милость победителя все наши доблестные войска. Для немцев мы, славяне, недоразвитая раса. Наверное, так и есть, если фрицы в первые месяцы войны аж до самой Москвы беспрепятственно дошли. И станем мы их рабами, как были рабы в Древнем Египте и Древнем Риме. Но я рабом быть не хочу и не стану. И тебе, Анечка, могу помочь этой участи избежать.
Руки Симончука вовсю шарили по телу Анны. Женщина оттолкнула их. Полицай побагровел:
– Что, дура, думаешь, если по-хорошему не получится, то по-плохому не будет? Я тебя давно заприметил, еще когда ты девчонкой была. И знал, что рано или поздно ты моей станешь.
– Отстань! – воскликнула Анна, делая шаг в сторону от полицая.
Но тот грубо схватил ее за шею и прохрипел:
– Решайся, Анька, или я тебя сдам немцам как жену советского офицера и скажу еще, что вы у себя партизан укрываете. В общем, будешь моей, тогда все будет хорошо. Я тебя защитить сумею, и жить станем припеваючи.
Анна укусила Симончука за руку. Полицай взвизгнул и отпустил женщину. Зажимая кровоточащую рану, он заговорил, тяжело дыша:
– Ну, сама виновата в том, что сейчас произойдет. Думал, ты баба разумная, сумеешь понять мои аргументы. Но ты – строптивая кобыла, а таких надо укрощать. А уж я-то, поверь мне, Анька, умею!
Он двинулся на женщину и, загнав ее в угол, прижал к стене. Его потные горячие руки пытались сорвать с нее одежду. Симончук аж урчал от похоти, изо рта капала слюна, глаза горели.
– Шваль, стерва, гадина! Ну я сейчас тебя знатно уделаю. А потом сдам вас всех, скопом, немцам, и они вас расстреляют. Уступила бы по доброй воле, я бы в долгу не остался, приголубил бы тебя.
Анна, как ни старалась вырваться, понимала, что с обезумевшим Симончуком ей не справиться. И как же меняет людей власть! Наверняка бывший политагитатор всегда был редкостной сволочью, однако именно сейчас он проявил низменные черты своей натуры.
Симончук повалил Анну на пол, оседлал женщину, хрипя и пуская слюни. Ему не терпелось овладеть беззащитной жертвой.
Внезапно раздался странный глухой звук, Симончук пошатнулся. Звук повторился, и полицай мешком повалился рядом с Анной на дощатый пол. Женщина увидела своего двоюродного брата Димку, сжимавшего в руках ухват. Подросток ударил Симончука по голове в третий раз, и тело предателя дернулось.
– Все, хватит! – воскликнула Анна, поднимаясь. Потом нагнулась над полицаем – тот не дышал.
– И поделом скоту! – произнес с довольной улыбкой Димка, откладывая в сторону ухват. – А то ишь чего задумал, гад! Туда ему и дорога, прихвостню фашистскому!
Анна попыталась привести полицая в чувство, но у нее ничего не вышло – Симончук не шевелился. По всей вероятности, был мертв.
– Что ты наделал? – ахнула Анна, запахивая на груди порванное платье. – Димка, ты же убил его!
– Ну и отлично, – заявил подросток, пнув ногой тело Симончука. – И это только начало, так со всеми фрицами будет. Скоро подрапают с нашей советской Родины к себе в логово, но мы их нагоним и там добьем. Как товарища Симончука!
И мальчишка смачно плюнул в лицо полицаю.
Послышались голоса, в избу вошли дед Василий с бабой Шурой. Возникла немая сцена – несколько мгновений старики молча смотрели на поверженного полицая, затем баба Шура спросила испуганно:
– Да что ж здесь такое приключилось? Ему что, поплохело?
Димка радостно пояснил:
– Еще бы не поплохело, если его три раза ухватом по кумполу отделал. За версту было слышно, как черепушка треснула.
Дед Василий, приблизившись к Симончуку, внимательно осмотрел его и задумчиво почесал бороду:
– Мертв, как пить дать. Да, заварил ты кашу, хлопец.
– Так он на Аньку покушался, поганец! – с вызовом сказал Димка. – И кричал, что всех нас немцам сдаст, а те расстреляют. И наверняка бы так сделал, фашистский прихвостень!
Баба Шура, мелко крестясь, запричитала:
– Пропали мы все, пропали! Немцы нас не пощадят, убьют! Ох, Димка, что же ты наделал, бесенок!
– За убийство своих людей фрицы жестоко карают, – покивал дед Василий. – Не только нас повесят, но и еще полдеревни. Ты о чем думал-то?
Димка надулся и продолжил:
– Так давайте прямо сейчас к партизанам уйдем!
– К каким партизанам, дурья ты башка! – зыркнул на внука дед Василий. – Ты знаешь, где их лагерь? Или думаешь, как только за околицу выйдешь, так они тебя и поджидают? Даже если и уйдем, то что будет с другими? Фрицы здесь бойню устроят, и все из-за того, что ты Симончука пришиб. Эх, бедовая ты голова, Димка!
Подросток, который минуту назад был полон гордости и решимости продолжать борьбу с оккупантами, сник. Испуганно взглянул на тело Симончука и сказал со слабой надеждой в голосе:
– Может, еще очухается? Бывает же такое, что людей за мертвых принимают, а они потом в себя приходят.
Анна взяла руку Симончука и попыталась нащупать пульс. Бесполезно. Сердце сельского полицая не билось.
– Да сдох он, точно, – махнул рукой дед Василий. – Я что, мертвяков в Гражданскую не видел?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19