от ее улыбки Глория тоже поспешила отгородиться. Глория вспомнила про Теда, который лежит где-то мертвый или на грани смерти, и преисполнилась чувства вины: не только потому, что переглядывается с незнакомым мужчиной, но еще и потому, что сочла его привлекательным, – а еще испытала отдельный, особый укол совести потому, что подумала, – насколько возможно подумать о чем-то за доли секунды, – что за все свои годы жизни с Тедом ни разу не нарушила супружеской верности, даже после его вопиющих измен, так что, может статься, она вправе позволить себе ну хоть одну-единственную шалость. Да как она только смеет о таком думать! Тем более что Тед теперь, после смерти, стал совсем иным Тедом – таким спокойным, милым; они оба стали иными; смерть Теда принесла им обновленную жизнь…
– А вы уже бывали на Каталине? – спрашивал Ричард детей.
Те помотали головами.
– Зато однажды собирались, – сообщила Эмили.
– А там правда есть буйволы? – любопытствовал Перри.
– Целое стадо.
– Ричард рассказывал мне, что у него дом в Авалоне, – поведала Ханна. Она пристально наблюдала за Глорией, пытаясь прочесть ее мысли.
Позже, когда дети убежали исследовать территорию отеля, Ханна заметила:
– Его привлекает вдовья печать на твоем лице.
– Ну, спасибочки.
– Да я не о том. Ты красивая, но мужчины падки именно на неприкаянность. Вроде как зов о помощи.
– Никакая я не вдова. Я все еще очень даже замужняя женщина. – Глория села на постели и уставилась на пустой экран телевизора.
– Как бы то ни было, без очков видно, парень на тебя «запал», – сказала Ханна.
Глория сняла телефонную трубку.
– Кому ты звонишь? – поинтересовалась Ханна.
– Звоню проверить автоответчик. Кто знает, вдруг этот детектив уже что-нибудь да нашел. – Но никаких сообщений не было. – Чем займемся теперь?
– Прошвырнемся по магазинам?
Глория глянула на младшую сестру.
– Ханна, как ты думаешь, Тед жив?
Ханна пожала плечами.
– А тебе этого хочется?
– Да, – поспешно заверила Глория.
Электрокардиограмма сердечной деятельности не зафиксировала. Электроэнцефалограмма показала, что, с чисто практической точки зрения, Тед мертв. Электромиография не зарегистрировала никаких импульсов. МР-интроскопия никакой полезной информации не предоставила. Сцинтиграфия засвидетельствовала, что Тед – абсолютно здоровый покойник. Для очистки совести лаборанты в белых халатах сделали ангиографию, лапароскопию, внутривенную пиелографию, сиалографию и даже лимфангиограмму. Доктор Лайонз засовывала пальцы Теду в рот, в уши и в анус, щупала ему подмышки, мошонку, под горлом – и наконец, села и прочла стопку прикрепленных к пюпитру страниц. Тед лежал на диагностическом столике на боку, в чем мать родила, глаза его постепенно привыкали к резким бликам лабораторных шкафов из нержавейки.
– Ну и каков приговор? – полюбопытствовал Тед.
– Вы мертвы, – сказала Лайонз.
– Что, правда?
– И при этом не мертвы. Ну то есть вы смотрите на меня, говорите со мною… а ваши мышцы двигаются независимо от электрических импульсов, ваш мозг не посылает сигналы рукам и ногам, сердце крепко спит, по венам ничего не течет. И все же мы имеем, что имеем.
– А как вы это объясняете? – спросил Тед.
– Никак. – Лайонз надолго уставилась в глаза Теда. – Я вас вскрою, вот что я сделаю.
– А чего вы ищете-то?
– Чего угодно.
Теду померещилось, что в лице Лайонз он различает страх, однако неоднозначное выражение тут же сменилось таким, что легко интерпретировалось как раздражение. Она постучала карандашом по диаграмме и отвернулась от собеседника.
– Поскольку кровоток у вас отсутствует, а система кровообращения и нервная системы никак не связаны, я даже не знаю, возможно ли вас анестезировать.
– То есть я буду в полном сознании, пока вы станете проводить эту вашу… прижизненную аутопсию?
– Посмотрим, – сказала Лайонз.
Неужто Бог и вправду есть? Конечно, очень может быть, что это – тот же самый бог, который заставил Иеффая принести в жертву собственную дочь на всесожжение в награду за победу над аммонитянами.[xli] Но если Бог есть, значит, он допускает и такое; и хотя Тед физической боли не испытывал, зрелище, звуки и мысли о том, что происходит, убивали его снова и снова. Его тело располосовали от шеи до мошонки, грудную клетку взломали и раздвинули; Лайонз заглядывала в самые недоступные его уголки, а подобострастные лаборанты подавали ей инструменты и ждали инструкций. С потолка свешивалось круглое зеркальце, где левая часть Теда поменялась на правую и наоборот; он наблюдал, как Лайонз вынимает из него сердце. Ассистент положил данный орган в тазик из нержавеющей стали – и Тед почувствовал боль за Глорию и за детей. В помещении густо клубился страх – страх лаборантов и самой Лайонз. Тед слышал, как пересыхает у них во рту, как капельки пота тихо-тихо падают на воротник. Медики то и дело переглядывались – в изумлении, в ужасе, в отвращении, в недоумении. Тед понюхал воздух – смертью не пахло, как не пахло располосованной плотью живого или некогда живого существа, и он знал, что наверняка именно этот аспект процедуры и внушает патологам наибольший ужас. Бог весть, чего они ожидали – только не этого. На столе уже выросла целая груда органов, но лицо пациента выражения не меняло, и глаза оставались открыты.
Как раз когда доктор Лайонз взяла в руки его мочевой пузырь, Тед промолвил:
– А вы потом не забудете сложить все обратно?
– Как скажете, – кивнула Лайонз. – Хотя вам это вряд ли нужно.
– И все же.
Лайонз посмотрела на составные части Теда и потерла висок затянутым в перчатку запястьем – обеспокоенно и озадаченно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77