Ярость ее ударов несколько поутихла, когда старшая из девочек как ни в чем не бывало встала между ними и подала Эмилии стакан, а Чуй Моралес подошел, чтобы наполнить его из своего глиняного рукомойника, в котором не иссякала река пульке. Потом он взял стакан Даниэля и тоже налил ему густой жидкости, всегда казавшейся Эмилии самым отвратительным напитком из всех изобретенных ее соотечественниками. Все, включая и девочек, протянули свои стаканы. Моралес стал их наполнять, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону, почти танцуя с высоко поднятым кувшином, будто выполнял какой-то древний ритуал. Наконец он налил и себе и предложил выпить за вновь прибывшую.
Эмилия уже несколько минут с отвращением разглядывала пойло в своем стакане. Она поблагодарила за тост, но сказала, что не испытывает жажды.
– Пульке пьют не от жажды, – сказал невысокий мужчина с обаятельным лицом, которого Даниэль представил как Фортино Айакику. Эмилия подала ему руку, и Фортино поднял свой стакан, чтобы выпить с ней, одновременно объясняя ей, какие преимущества у того пульке, который разливал из своего кувшина Моралес.
– Он не оттуда, не из бара, – сказал Чуй Моралес, залпом выпив свой стакан и продолжая держать кувшин.
– Тот пульке, что в баре, плохо пахнет, – объяснили ей, – потому что это тлачике, он грязный, его разливают в грязные бочки. А тот, из кувшина, сделан из агавы, взятой из захваченного повстанцами поместья. Он чист, как горный ключ.
– И белый, как попки девочек из большого дома, – сказал Фортино, рассмеявшись.
– Ну же, выпейте! – попросил Чуй, у которого от хохота дрожали пышные усы.
Эмилия поднесла стакан ко рту. Она прокляла ту минуту, когда решила пойти за Даниэлем, и, сделав первый глоток, она спросила себя, сколько раз еще ей придется проклинать Даниэля, за сколько раз ему удалось вызвать у нее устойчивую привычку к себе будто к наркотику, за какой миллиметр его губ она готова умереть взаправду, а не только от отвращения. И так. за этими мыслями, она не заметила, как стакан опустел.
– Какая женщина! – сказал Чуй, похлопав Даниэля по спине и смачно сплюнув.
Даниэль поблагодарил его за похвалу, а тем временем Эмилия, присевшая на корточки, чтобы поговорить с девочками, налила себе еще стакан и выпила его гораздо быстрее, чем первый.
– Нам нужно идти, – сказал Даниэль, напоминая, что уже поздно, а ему еще нужно отвести ее к одной знакомой, прежде чем наконец начнется собрание.
– Только не хватало, чтобы ты мне приказывал, когда уходить, – ответила ему Эмилия, сев на землю и попросив еще пульке. В этот момент пришел Франсиско Мендоса, третий лидер повстанцев, с которым Даниэлю необходимо было поговорить. С ним была сильная женщина, с нежным ртом, быстрым взглядом, гладкими густыми волосами, заплетенными в темные косы. Она подошла к Эмилии как к знакомой и тут же села на землю рядом с ней.
Сверху Чуй Моралес с точностью мастера наполнил ее стакан и стакан Эмилии, которой уже хотелось кричать и танцевать. Для начала женщина обняла свою соседку и начала шептаться с ней. Ее звали Долорес Сьенфуогос, и ее жизнь была вполне достойна ее имени.
– Ты хочешь напиться? – спросила девочка с куклой, наблюдая, как Эмилия гладит пса, улегшегося рядом с ними.
– Я уже напиваюсь, – ответила Эмилия, глядя вдаль через благоухающую, ощетинившуюся как ежик долину, окружавшую деревню, на калейдоскоп оттенков зеленого цвета, поднимавшегося в гору.
Девочки из трактира были дочерьми Чуй Моралеса и Кармен Мильпы, парализованной женщины, восполнявшей слабость ног силой своего шелковистого ангельского голоса, которым она пела самые грустные песни о любви и самые старинные колыбельные. Она с дочерьми и Долорес Сьенфуэгос со всеми ее огнями жили в доме, где пол сложен из теплого кирпича, по которому струился плющ с бледными цветами, пахнувшими жасмином по вечерам и гвоздикой по утрам. Там их оставляли Франсиско Мендоса и Чуй Моралес, когда шли воевать. Туда они возвращались с поражением или с победой.
Среди этих стен из необожженного кирпича и этих темнокожих женщин с оленьими глазами Эмилия Саури поняла, что приходы и уходы мужчин не были только ее личным горем. Она поняла, что женщины ткут жизнь из нити воспоминаний и мудреют, когда сеньоры уходят. Она научилась быть одна, не говорить ненужных слов, напевать сквозь зубы, смеяться над войной и бороться с судьбой так же, как растение с непогодой. Она узнала цену фасолины, кружки воды, гайки, гвоздя, ботинка, куска веревки, кролика, яйца, пуговицы, тени дерева, света свечи. Она научила других лечить лихорадку, кипятить воду, зашивать раны, наскоро сшить юбку, рисовать бабочек, чистить зубы ной кукурузной лепешкой, гнать глистов, поедавших девочек изнутри, отваром древесной коры и Цветов табака, вычислять пять опасных дней каждого месяца, смешивать марь амброзиевидную и мяту с маслом какао, чтобы смазывать влагалище для предохранения от беременности, отличать ядовите растения от лекарственных с помощью науки знахарки Касильды. За две недели она вылечила дисфункцию Долорес, вывела желтушные пятна у двух из трех девочек и афты во рту у самой маленькой. Но самое главное, она вылечила от бессонницы Кармелу примочками из настойки марихуаны и листьями ахры, приготовленными ею самостоятельно в каменной ступке. После втирания этой смеси в ноги на ночь Кармела смогла наконец отдохнуть впервые за последние три года. Полдеревни шли посоветоваться с Эмилией по поводу своих болезней. Каждое утро она оборудовала импровизированный кабинет у дверей трактира и осматривала столько больных, сколько приходило, сколько детей с кашлем или поносом приносили к ней матери, сколько язв, ран, вздутий живота, болей в спине, инфекций или умирающих представало перед ее глазами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100