– Этот Даниэль просто придурок! – сказал Диего, к удивлению своей жены. – Я согласен с тобой, этот парень придурок!
– Я никогда этого не говорила, – уточнила Хосефа. – Я считаю его очень умным, но очень эгоистичным. Такие люди взяли себе за правило освобождать других, но думают только о том, как бы оказаться в центре внимания. Беднягу послали учиться в интернат, он получил в детстве мало ласки, а теперь это неприкаянная душа в погоне за славой.
– Именно поэтому он и придурок! – выкрикивал Диего после каждой фразы своей жены.
Но никакой реакции в ответ. Эмилия не показывалась из своей норы, не обращая внимания на скандал между родителями. Они с ужасом подумали, что она могла плясать там мертвая.
Диего, не выдержав этой глухой тишины, расплакался так горько, что Хосефа перестала его ругать и принялась утешать. Она гладила его и шептала что-то на ухо, когда вошла Милагрос Вейтиа и остановилась напротив них. Ей достаточно было взглянуть в лицо сестры, чтобы понять: что-то неладно с Эмилией.
– Она заперлась, – сказала Милагрос без капли сомнения в голосе.
– А я не могу найти запасные ключи, – объяснила Хосефа, как будто в ее доме впервые терялись ключи.
– Эту дверь можно вышибить одним ударом ноги, – сказала Милагрос.
– Отойди, Диего, – попросила Хосефа, зная, что ее сестра от слов сразу переходит к делу.
Понадобилось пять ударов подряд, чтобы добротная немецкая дверь, призванная стеречь вход в комнату ее племянницы, капитулировала.
В комнате Эмилии был полнейший порядок. Последние лучи солнца падали на латунную кровать с белым пикейным покрывалом. Но на ней не лежала Эмилия уткнувшись в подушку в море слез. Эмилии нигде не было видно. Нарушая тишину паралича, в который впали ее родители, Милагрос Вейтиа громко спросила, не убежала ли девочка через балкон. Она направилась к прямоугольнику окна, через которое свет падал прямо на тюлевые занавески. Диего оскорбил ее вопрос, он переживал как личную обиду тот факт, что кто-то мог предположить, что его дитя что-то скрывает от него.
Хосефа Саури, шедшая впереди сестры, внезапно остановилась, будто пол обрушился под ее ногами. В розовой ночной рубашке последних дней ее детства прямо на полу у кровати лежала Эмилия, неподвижно, как спящая красавица, безучастная к крикам родителей и попыткам Милагрос выломать дверь. Она спала уже бог знает сколько часов и выглядела утомленной. Устала быть взрослой, подумала Хосефа.
Диего Саури прикоснулся губами к ее лбу, и убедился, что у нее нет жара. Потом снизу вверх взглянул на лицо жены. Так же спала и она в молодости, как в обмороке, как бы перестав существовать. Хотя, конечно, у нее не было безответственных отца и тетки. Потому что, возможно, Хосефа была права, сожалея о свободе, которую Диего и Милагрос возложили на плечи своей девочки.
Хосефа как будто прочитала его взгляд.
– Есть некоторые новаторы, не способные понять главное, – сказала она ему.
– А что именно главное? – спросила Милагрос, повысив голос.
– У мужчин есть страсти, а у нас, женщин, есть мужчины, – ответила ей Хосефа, опускаясь на кровать. – Эмилия не мужчина. Вы не можете с ней обращаться, как если бы ее чувства были устроены так же, как у них.
Приводя доводы в свою защиту, Диего забрался прямо в ботинках на постель, чтобы быть поближе к жене. Но даже почувствовав так близко родной запах дерева и табака, запах любимого мужа, Хосефа продолжала обвинять его:
– Вы все смеялись надо мной, когда я была против того, чтобы вы стелили постель детишкам. Будто это простая шутка, что Даниэль лишил Эмилию покоя.
– Покой – это для стариков и зануд, – сказала Милагрос. – А она хочет счастья. Это труднее и быстрее кончается, но это гораздо лучше.
– Оставь свои речи, сестренка, – попросила Хосефа, вставая и направляясь к двери. – С некоторых пор я не выношу речей.
– Я дрожу от страха, когда она сердится на тебя, – сказал Диего Милагрос, когда его жена ушла.
– Не переживай! Она знает, что мы правы. Но дело в том, что ей трудно в этом признаться.
– Я сейчас уже не так уверен, что мы поступили правильно, не выдав замуж Эмилию, как выдают всех девушек. Все новое вызывает тревогу.
– Еще большую тревогу вызывает все старое. А больше всего меня тревожит старик Диас. Не знаю, что и делать. Если он не захочет уйти, будет дьявольская заваруха. Избирательная кампания – просто фарс. Этот человек хочет, чтобы снова выбрали его. И чем большее число людей преследуют, тем непримиримее они становятся. Некоторые уже готовы взяться за оружие.
– Только бы нас миновала судьба Христа-искупителя, – сказал Диего.
– Завтра из Мехико приедут люди от Мадеро, чтобы убедить Сердана отказаться от идеи поднять вооруженное восстание и ограничиться законными методами.
– Не думаю, что они чего-нибудь добьются, – сказал Диего. – Кому удастся убедить этот котел страстей? Он хочет быть героем. И это очень опасно. Герои несут людям только диктатуры. Посмотри, во что превратился тот великий герой Республики, каким был генерал Диас. Поверишь ли, мне просто страшно. Одно дело – жить в обществе, достойном так называться, бороться за справедливость для других, чтобы самому ее обрести, и совсем другое дело – война.
– Они уверяют, что война будет короткой, – сказала Милагрос.
– Не бывает коротких войн. Начать войну – это все равно что разодрать перьевую подушку, – высказала свое мнение Хосефа, которая вернулась, неся чайник с чаем. – Поэтому мне нравится Мадеро. Он за мир.
– Он переигрывает в своей наивности.
– Он хороший человек. Как ты, – сказала ему жена.
– С той разницей, что мне не хочется быть ничьим вождем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100