Из воды он вылезал на четвереньках, по-обезьяньи цепляясь онемевшими руками и ногами за землю. Шурка спустился к нему и протянул штаны. Одевшись, Лешка прилег на теплых бугорках рядом с мальчишками. Его трясло.
Алик давно бы мог убежать, но не убегал. Стоял и смотрел. Он даже забыл про свой круг. Неожиданно Лешка взглянул в его сторону…
– А это кто там торчит? – напрягая подбородок, чтобы не лязгать зубами, спросил он.
– Маменькин сынок, – махнул Гога.
– Эй ты, Котя! – крикнул Славка. – Уйди с нашего бугра, а то сейчас получишь.
– Ну, кому говорят? – поднялся с камнем Шурка и сделал вид, что собирается бросить камень.
Алик шарахнулся в сторону и, не оглядываясь, побежал по берегу. Гога, Шурка и Славка торжествующе засмеялись.
– А вы не маменькины? – спросил Лешка.
– Мы нет, – смутился Гога.
– Мы – Бавыкин и компания, – хвастливо заявил Славка.
– Кто Бавыкин?..
– Он Бавыкин, а мы с Шуркой компания.
Лешка лежал на Земле, опершись на локоть, и наслаждался теплом и восхищением, которое светилось в глазах мальчишек. Ему нравилось, что они видели в нем героя. Порывшись в кармане пиджака, он достал пачку сигарет:
– Закурим?
Мальчишки растерялись.
– Мы не курим, – объяснил Шурка.
– Научу. Это нетрудно. Ты, Заячья губа, держи.
Славка взял сигарету и начал разминать, как делал отец.
– Мне не надо, – отодвинулся Шурка.
Гога молча, с чувством собственного достоинства взял сигарету и похлопал себя по карманам, словно искал спички.
– Сейчас дам запалить, – сказал Лешка.
Две спички сломались, потому что у него дрожали руки, третью задул ветер. От четвертой он сначала сам прикурил, потом дал прикурить Славке Заячьей губе. Славка закашлялся, рассмешил Лешку.
– Эх ты, Заяц. Смотри, как надо…
Он затянулся и медленно выпустил дым через ноздри. Его оттопыренные уши по-мальчишески выражали удовольствие от удавшегося фокуса. Продемонстрировав это несколько раз, Лешка спросил:
– Вы где живете?
– Мы? – переспросил Шурка. – В Речном переулке.
– Все?
– Ага… А вы?..
– А я около Успенской церкви.
Немножко в стороне от школы, возвышаясь над домами, играла на солнце золоченая маковка Успенской церкви.
– Там? – показал рукой Гога.
– Там.
– Мы в прошлом году носили туда щеглов. Наловим и несем туда по тридцать копеек штука. Старушки выпускают их. Покупают и выпускают. Это считается праздник такой.
– Благовещенье, – сказал Лешка.
3. Алик
Алик прибежал домой и расплакался. Он побросал в передней прямо на пол кашне, пальто, фуражку и спрятался в своей комнате.
Его мама, Евгения Викторовна, полная женщина со взбитой на затылке прической, выглянула из кухни, торопливо сняла цветастый фартук, вытерла об него масляные руки.
Она сегодня пораньше пришла с работы, хотела приготовить к возвращению Алика из школы его любимые оладьи, а он даже не заглянул на кухню, где так вкусно пахло.
Евгения Викторовна открыла дверь в комнату к Алику.
– Котя, что случилось?
– Уйди, я тебе не Котя.
Он лежал на диване, уткнувшись лицом в зеленую атласную подушечку, шмыгал носом и безутешно вздрагивал худенькими плечами. Когда мать села к нему на диван, он от нее отодвинулся вместе с подушечкой.
– Опять что-нибудь этот хулиган Гога? – спросила Евгения Викторовна.
– Нет.
– А кто же?
– Все.
– И Славка?
– Да.
– И Шурка?
– Я же сказал, что все…
– Перестань нервничать и расскажи спокойно. Они тебя ударили?
– Нет.
– А что же тогда плачешь?
– Они называют меня твоим сынком.
– Ну и пусть называют. Ты и есть мой сынок.
– Ты ничего не понимаешь… – оторвал Алик от подушечки мокрое лицо. – Они называют меня маменькиным сынком. Поняла?.. Поняла?..
– По-моему, это одно и то же.
– Ты ничего не понимаешь.
Алик в отчаянье махнул рукой и опять уткнулся в подушечку. Евгения Викторовна положила ему руку на плечо.
– Перестань, Алик… Как тебе не стыдно так со мной разговаривать? Я все понимаю. Ты хочешь быть таким, как Гога. Бить стекла, ломать себе ноги. Ну что ж, я могу пойти к нему и попросить, чтобы он тебя всему этому научил.
Алику стало ясно, что она ничего не понимает. Он выдернул плечо из-под руки матери и, повернувшись на бок, уткнулся лицом в спинку дивана, противно пахнущую дустом. Ему хотелось сейчас быть на берегу с ребятами и с этим странным парнем, который купался в ледяной воде, а он должен лежать, уткнувшись в спинку дивана, и нюхать дуст. «Вот надышусь, – подумал Алик, – и умру. Пусть тогда плачут».
Евгения Викторовна молча сидела рядом. Она машинально разглядывала висящий на степе портрет Гагарина и думала о том, что она день и ночь работает в машбюро, берет на дом работу, все старается для сына, а ему какие-то мальчишки дороже матери. Она вздохнула, поправила свою взбитую прическу и дружески тронула сына за плечо.
– Ну, успокойся.
– Нет.
– Посмотри на меня.
– Не хочу.
– А я хочу, чтобы ты посмотрел на меня.
– Не хочу.
– Какой упрямый.
– Я не упрямый.
– Ты просто не маменькин сынок, да? – грустно спросила она.
Тяжело скрипнули пружины дивана. Евгения Викторовна отодвинулась и низко опустила голову. Слезы у Алика сразу высохли. Он одним глазком сквозь ресницы посмотрел на мать и увидел, что у нее усталыми морщинками около глаз и на лбу легло горе. Алик забыл про свои обиды, потянулся к матери, виновато просунул ей под руку свою голову. Рука матери некоторое время лежала, как чужая, потом ожила, погладила Алика, набрала полную горсть вьющихся черных волос, ласково потрепала:
– Вот тебе, вот тебе.
– Мам, ты самая хорошая на свете, – прошептал он.
– А ты самый плохой.
– Ну и пусть, а ты все равно самая хорошая.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4