Нависшая над ним тяжесть угнетала сознание, мучила, и он не в силах был от нее освободиться.
– Может, рюмочку коньяку хотите? – прибегла к последнему средству Леонова.
Мусоргский поднял на нее тяжелый недоумевающий взгляд и мрачно ответил:
– Давайте, что ж.
Выпив, он поморщился неприятно и отвернулся. Когда Леонова предложила ему закусить, он только покачал головой.
– Моденька, милый, там у генерала будет много вина. Так уж вы, пожалуйста, после того, как наша барышня выступит, а до этого не берите.
Опять он посмотрел удивленно, но ничего не ответил.
Странное состояние раздвоенности испытывал Мусоргский. Точно впервые за долгое время он увидел себя со стороны: зачем-то едет к генералу, какая-то у него забота о генеральской дочке, какие-то отношения с этой деловой женщиной… Да что же это такое? Неужели он в самом деле до этого дошел – он, автор «Бориса», «Хованщины», «Сорочинской», «Детской»! Почему этот путь лишений, унижений, нужды? Кто повинен – он? Разве обиды, которые ему причиняли, раны, которые ему наносили, он сам себе наносил? Разве кто-нибудь догадывается, как жестоко он страдает?
Леонова хлопотала, выходила из столовой, давала распоряжения прислуге. Войдя, она посматривала с беспокойством на сидящего в кресле Мусоргского.
– Модест Петрович, я скажу, чтоб вам визитку немного отутюжили.
Мусоргский нехотя встал, через силу скинул визитку, в которой вот уже сколько времени появлялся везде.
Когда горничная появилась в столовой с его визиткой, Мусоргский даже не протянул за нею руку.
– Пожалуйте, Модест Петрович, – сказала она. – Совсем как новенькая стала.
Что-то вроде грустной улыбки мелькнуло на его лице.
У генерала, когда Дарья Михайловна доставила его туда, Мусоргский держался с обычным своим достоинством и даже не без светскости. Народу в комнатах было много. Подходили дамы и говорили ему любезности. В ответ он вежливо кланялся.
Соханская, в белом платье, шепнула ему:
– Модест Петрович, дорогой, поддержите меня, я очень волнуюсь!
И опять Мусоргский поклонился, обещав ей свою поддержку.
Сев за рояль, он по старой привычке приподнял в воздухе руки и не без изящества опустил их на клавиши.
Аккомпанировал Мусоргский блестяще, как всегда. Ученица имела шумный успех у гостей. Леонова стояла улыбающаяся, довольная и старалась всех пленить своей добротой и артистичностью.
Когда начался концерт, Леонова первые минуты волновалась за ученицу и за Мусоргского, но все прошло хорошо, и он за роялем был такой же, как всегда. У Дарьи Михайловны отлегло от сердца: весь день она провела в волнении, главным образом, из-за него. Нет, Модест Петрович такой же; даже что-то вроде неподвижной улыбки на лице. Ну, авось обойдется.
У нее были другие заботы: надо было завязать побольше полезных знакомств, очаровать побольше матерей, внушить им зависть к Соханским. Из гостиной она перешла в столовую, там побыла недолго и, разговаривая с супругой действительного тайного советника, вместе с нею прошла в кабинет. Все шло как нельзя лучше.
Вдруг вбежала растерянная хозяйка дома:
– Господину Мусоргскому худо!
Леонова смущенно сказала тайной советнице:
– Ах, извините, пожалуйста! – и кинулась в гостиную.
Мусоргский, видно, упал, когда ему стало плохо. С пола его перенесли на диван. Дарья Михайловна, перепуганная, подошла, все расступились перед нею.
Мусоргский лежал с закрытыми глазами; приоткрыв их, он виновато посмотрел на нее.
– Нет, ничего, теперь уже лучше… – пробормотал он с трудом. – Это пройдет, ничего…
Сзади послышался зычный, но благосклонный голос генерала:
– Да лежите, лежите!.. Бывает всякое, с кем не случается!
Мусоргский попробовал спустить ноги с дивана, но не смог. Он полежал некоторое время с закрытыми глазами, потом вздохнул и произнес словно про себя:
– Нет, ничего… Я сейчас… – И в самом деле попробовал встать.
Мусоргского поддержали под руки и довели до кресла. Он старался двигаться без посторонней помощи, но двигался с трудом.
В гостиной было тихо. Дарья Михайловна, чувствуя себя виноватой перед Мусоргским, думала тем не менее, что вечер испорчен, что эффект от выступления ученицы пропал. Но нельзя было не тревожиться о больном человеке.
– Модест Петрович, милый, ну как вы? – спросила она.
Он кивнул ободряюще:
– Лучше, лучше…
– Может, поедем?
Мусоргский снова кивнул.
– Э-э, позвольте, – вмешался генерал, – я сейчас прикажу сани подать. Сани удобные, и лошади хорошие, домчат мигом.
Мусоргский приложил руку к сердцу, выражая свою признательность.
С той минуты, как его подняли, он чувствовал себя в чем-то виноватым. Не осталось ни раздражительности, ни мрачности – были сознание вины перед всеми и благодарность за заботы о нем.
Ему принесли сюда пальто. Генерал сам помог ему просунуть руки в рукава.
– Жаль, жаль, – заметил он благосклонно, – не довелось вас послушать, а мы рассчитывали… Ну, до другого раза.
Мусоргский осторожно спустился по лестнице, поддерживаемый под руку. Его усадили в сани. Леонова села рядом, прикрыв ему меховой полостью ноги.
– Ну как? – спросила она по пути.
– Ах, голубушка, сколько я вам хлопот причинил!
– Да это ничего, пустяки, только бы вы поправились.
– Я поправлюсь. Мне уже лучше. – Подумав, Мусоргский с тревогой спросил: – Дарья Михайловна, а вы мне позволите ночь у вас провести?
– Конечно. Ведь мы так и условились.
Леонова была в искренней тревоге за него. Мысль, что он поправится, располагала Дарью Михайловну к нему.
Мусоргский вошел в квартиру и, оглянувшись, сказал с облегчением:
– Вот и хорошо как, что приехали!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106