Снова напился. Сорока восьми часов не прошло.
– Безусловно, вы поступаете как алкоголик, сэр.
– Значит, вы должны меня ненавидеть.
– Нет, сэр. Я отслоился.
– Как глазная сетчатка? Не желаете меня видеть?
– Не совсем так, сэр. Однажды я слышал, как ваша тетушка Флоренс рассказывала вашему дядюшке Ирвину о философии, положенной в основу собраний «Анонимных алкоголиков», которые она посещала. И сообщила ему, что с любовью от вас отслоилась.
– Как по-вашему, что это значит, Дживс?
– Что она вас любит, сэр, но помочь почти ничем не может. Признает, что не в силах помочь, хотя ваши самоубийственные поступки не мешают ей вас любить – на безопасном расстоянии.
– Значит, она меня не презирает за алкоголизм?
– Совершенно верно, сэр.
– И вы не презираете?
– Да, сэр.
– «Да» – презираете или «да» – не презираете?
– Я вас не презираю, сэр.
– Простите, что заставляю вас растолковывать. При таком количестве выпитого коэффициент интеллекта распиливается наполовину.
– Понимаю, сэр.
Я был подавлен. Меня тошнило. Мозги покалывало от обезвоживания. Я потерпел моральное поражение. В носу пульсировала боль.
Дживс терпеливо стоял рядом. Солнце по-прежнему освещало края штор, словно пламя, лижущее по краям лист бумаги. Пытаясь исцелиться, я сделал еще несколько дыхательных упражнений.
Сознание вдруг пронзил холодный ледоруб ужасного страха. Я не мог вспомнить, как попал к себе в комнату, что происходило после того, как обезумевший Тинкл довел меня до обморока. Не пострадал ли я? В затмении и прежде такое случалось. По рассказам приятелей, в колледже я влетел головой в стекло прекрасных старинных настенных часов в одном из самых роскошных принстонских обеденных клубов со словами: «Время надо мной не властно!» В трезвом виде никогда не разбил бы старые часы и не сделал бы столь горделиво-пустопорожнего заявления.
Однажды в Нью-Йорке был в баре на Восточных шестидесятых улицах, глядя часов в десять вечера боксерский матч, и больше ничего не запомнил до того момента, когда меня в начале пятого утра нашли под машиной, припаркованной на Элдридж-стрит в Нижнем Истсайде. Стоял довольно холодный ноябрь, пальто я потерял. Меня спас от стихии только великолепный верный серый твидовый пиджак от «Братьев Брукс». Но надо же такого натворить: потерять пальто, валяться под машиной!
Бармен из бара на Элдридж-стрит, где я часто бывал, закрыл заведение на ночь – как мне потом сообщили, – вышел вместе с подружкой-исландкой, заметил мои ноги, комически и трагически торчавшие из-под номерного знака, как у пьяной ведьмы, растолкал меня, вытащил из-под машины – нелегкое дело, – объяснил, что так можно и насмерть замерзнуть. Тут меня стошнило, причем я едва не забрызгал доброго человека, но все-таки удалось изловчиться. Потом они с подружкой привели меня к себе домой, где меня рвало еще часа два в туалете; там я и сидел безвыходно, почти лишенный физических и жизненных сил. Бармен лег спать, а подружка – милая блондинка – присматривала за мной. Я все извинялся и помню, как она сказала, вытирая мне лицо смоченным полотенцем: «Не извиняйся. Я из Исландии. Мы постоянно этим занимаемся».
Через несколько месяцев я прочитал в научном разделе «Нью-Йорк тайме», что в Исландии, стране с таким красивым названием, очень много случаев злоупотребления алкоголем. Значит, обо мне заботились боги, послав ухаживать за мной исландку, когда я в ней особенно нуждался.
Я так и не узнал, как попал с Восточных шестидесятых на Элдридж-стрит, преодолев расстояние почти с Манхэттен, и что делал почти шесть часов. Эта часть моей жизни выпала навсегда вместе со многими прочими вечерами. Больше я никогда не встречал доброго бармена и его великолепную девушку.
– Когда я тут очутился, Дживс? – с озабоченным трепетом спросил я.
– Незадолго до десяти, сэр. Довольно рано.
Весьма ободряющее известие. Насколько помнится, я пришел в комнату Тинкла примерно без четверти девять. Просидел с ним около получаса, возможно, минут сорок. Остается не такой большой провал, во время которого я мог что-нибудь натворить. Надо спросить Тинкла. Совсем не хотелось встречаться так скоро после того, что он со мной сделал, хоть я и не считал его дурным человеком. Просто жизнь и природа к нему безнадежно не благоволили.
– Незадолго до десяти, это очень хорошо, – сообщил я Дживсу. – Думаю, я отключился около половины десятого. Стало быть, есть надежда, что не успел особенно набезобразничать. Вы не видите никаких новых ран, синяков?
– Нет, сэр.
– Ох, Дживс, мне очень жаль, что вы со мной встретились. Я безнадежный алкоголик. Надеюсь, я вам не сказал ничего оскорбительного?
– Нет, сэр. Просто хотели лечь в постель. Успели сообщить, что мистер Тинкл обошелся с вами очень нехорошо, но не пояснили, в чем это заключалось.
– Даже нельзя сказать, чтобы нехорошо, Дживс. Бедняге еще хуже, чем мне, если такое можно себе представить. Пусть у меня сломан нос, проблемы с алкоголем – у Тинкла дела еще хуже. По-моему, даже ваша приводная система ему не поможет. Может быть, помогли б башмаки на высокой платформе, хотя мне из прочитанного стало ясно, что это неэффективно. Он мне исповедался, Дживс. Изложил все свои проблемы. Нечто вроде радиоактивного облучения. Расплавилась моя внутренняя защита. В психологическом смысле мне требовался свинцовый жилет, который дают у дантистов во время рентгена.
– Понятно, сэр.
– Не принесете еще воды, Дживс?
– Да, сэр.
Я выпил еще один укрепляющий стакан Н2О и вылез из постели. На ногах стоял вполне крепко. Выглянул в окно: день обещал быть прекрасным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105