– …из-за этого я не раз убегала из дома. Когда мне перевалило за двадцать, жила в коммуне в лесах Орегона. Там все были вегетарианцами, постоянно меняли любовников…
Я вежливо кивнул – очень похоже на «Как вам это понравится», – но старался понять, что вокруг происходит, поэтому не уделял ей полного внимания. Проверил, не заблеван ли спортивный клетчатый пиджак. Нет. Очень хорошо. Шляпа валяется на полу, хотя в этом нет ничего особенно странного. Темные очки лежат в нагрудном кармане спортивного пиджака. Как ни удивительно, я себя чувствовал вполне трезвым, преодолев во время беспамятства алкогольное отравление, только внутри весь сжался, напрягся, не зная, как признаться Дживсу, что снова развязал практически без сопротивления и уже отключился. Даже не старался внушить ложное впечатление, будто пью за компанию. О боже, я обречен. Алкоголь меня погубит. Чтоб отбросить подобные мысли и вновь опьянеть, я прикончил стакан портвейна, но требовалось еще.
Мы с Бобьен сидели на диване оливкового цвета; она подобрала под себя соблазнительные голые ноги, одетая в элегантную серую юбку и персиковую тунику-безрукавку. Обнаженные плечи по-прежнему обнажены. Я заметил, что она сидит ко мне довольно близко. Отчаянно хотелось налить еще портвейна, только я не увидел бутылку. Бобьен продолжала нашептывать свой монолог, который было трудно прервать.
– …моя первая выставка в Париже имела огромный успех, но после тридцати я стала истеричкой, пошла к психоаналитикам. Слишком часто спала с молоденькими мальчиками. Мне это льстило. Теперь мне за сорок, никаких истерик и хочется замуж. Мы с Реджинальдом встречались, но мы с ним чересчур похожи… У многих женщин в моем возрасте есть дети. Говорят, сорок лет – снова тридцать… Однажды мой психоаналитик вышел из кабинета, я заглянула в записи. Написано было только одно и несколько раз подчеркнуто: «состояние на грани распада личности». Я посмотрела в библиотеке, категорически не согласилась и перестала к нему ходить. Иногда жалею. События, произошедшие в детстве, не проходят Бесследно. Понимаете, что я имею в виду?
– По-моему, да, – кивнул я. – Портвейна больше нет?
Она ткнула пальцем за мое плечо на столик с бутылками.
– Хотите еще выпить? – спросил я.
– Да, – сказала она.
Пилотируя себя к столику, я убедился, что основные моторные функции работают вроде нормально. Ноги прочно держали, рука властно и целенаправленно схватила бутылку портвейна. Я мысленно поблагодарил руки-ноги за примерное поведение, вернулся с бутылкой, наполнил стаканы.
– Спасибо, Алан, – поблагодарила она.
Хлебнув глоток, я почувствовал частичное возвращение прежней благословенной заторможенности и напомнил:
– Вы рассказывали о своем детстве.
– Мой отец был ужасным мужчиной. А я была необычайно прелестной девочкой.
Она положила ладонь на рукав моего пиджака. Никогда еще не подвергался я столь необычному совращению, тем более приближаясь к какой-то предпоследней грани. Хоть мои ощущения несколько притупились, я понял, что она иносказательно намекает на инцест и насилие – «события, произошедшие в детстве», «ужасный мужчина», «необычайно прелестная девочка» – и одновременно разыгрывает передо мной спектакль, чтобы вызвать жалость и внушить желание. Хорошо бы вернуться в забвение. Ей вообще не следует отказываться от психоаналитиков. Голова у меня шла кругом. Почему на свете столько людей, подвергшихся сексуальному насилию? Я, например, никогда не испытывал чувственного влечения к детям. Ну, один раз в океане мне необычайно понравилась девичья попка в купальнике, причем девочке было всего лет девять, но это была чисто эстетическая реакция, хоть и столь сильная, что до сих пор помнится. Тем не менее я, безусловно, не педофил, и если бы у меня была маленькая дочка, то не заходил бы к ней в комнату, как, видимо, делал отец Бобьен, и не совершал всяких гадостей. Бедняжка Бобьен!
– Какие у вас усы симпатичные, – прошептала она, стискивая мою руку. – Они мне очень нравятся. Люблю усатых мужчин.
Она в самом деле стояла на грани распада личности, хоть я точно не знаю, в чем эта патология заключается. Предположительно, дело как-то связано с ошибочно понятыми границами, что и проявилось в безумной исповеди и попытке соблазнения. Она слишком много мне о себе рассказала, став совсем беззащитной и уязвимой, перешагнув все границы. Но ладонь у меня на руке возбуждала. Прикосновение женщины, даже сумасшедшей, иногда очень сильно действует. Желание утешить ее – в сексуальном и эмоциональном смысле – пробудило мое собственное безумное понятие о рыцарстве. Кто-то должен спасти обезумевшую красавицу. Почему бы не я?
Впрочем, возникла классическая дилемма: надо ли брать женщину, которую можно взять, или следует добиваться той женщины, которую действительно хочешь? Я хотел Аву с ее замечательным носом, а если не получится, рядом еще остается Диана с грязными ногами.
Можно взять и Сигрид Бобьен, не рискуя получить отказ. Ладонь не отрывается от моего рукава. Она похвалила мои усы. Не сводит с меня влажных глаз. Зрачки были такие широкие, что почти уничтожили карюю радужку. Она сумасшедшая. Возможно, сидит на наркотиках. У нее очень красивые ноги. Она шепчет. Плечи упрашивают, чтобы их стиснули мои мужские пальцы. Я подумал, что она хороша в постели на свой истерический дерганый лад, хотя одновременно представилось, как она хватает нож для разрезания бумаги или ножницы и вонзает мне в глаз, пока я с ней лежу. Непонятно, почему представилась именно эта картина, но потом я задумался, не она ли выколола глаз Мангрову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105