я видела, как он скрылся за захлопнувшейся дверью, и меня охватило почти суеверное беспокойство, словно сейчас исчезнет и он, будто эта желтоватая дверь была потайным входом в черную дыру. Но он сразу же позвал меня:
– Идите, здесь никого нет.
И правда, в туалете никого не было, как и тогда, когда я вошла в него накануне. Робле невесть откуда достал разводной ключ и простукивал стены.
– Пока я занимаюсь этим, осмотрите все бачки и проверьте краны – нормально ли они работают. – Он говорил так, словно привык командовать.
Я повиновалась, и через несколько минут мы стояли будто среди Ниагарского водопада – вода лилась с таким же грохотом. Мы метались в приглушенном свете среди унитазов и писсуаров, отдававших мочой; оглушенные воем воды в бачках, мы искали несуществующую дверь.
– Ничего нет! – перекрывая рокот воды, крикнул сосед. – И теперь я почти полностью убежден, что ваш муж и был тем инвалидом, которого выкатил в кресле служитель.
Я остолбенела: как же раньше мне не пришло это в голову? Меня внезапно озарило, и я снова взглянула на Феликса Робле – между большим и указательным пальцами он держал бенгальский огонь. В разлетающихся искрах я увидела, что рука у него изуродована – под самый корень были отрезаны мизинец, безымянный и средний пальцы. Всхлипнул, наполняясь, последний бачок, и тишину нарушал только треск бенгальского огня.
– С Новым годом, – сказал Феликс Робле. – Вы не заметили? Уже двенадцать.
* * *
Иногда меня охватывает интуитивное чувство глубины, я ощущаю, что человек – это нечто большее, чем его сиюминутное бытие, и что он не просто комочек эфемерной плоти. Из таких прозрений, которые посещают тебя в самые неподходящие моменты (когда жаришь тосты для завтрака, торчишь в пробке, стоишь в очереди, чтобы заплатить муниципальные налоги), извлекают пророки всех эпох силу, потребную для создания новых религий. Поскольку я неверующая, у меня чувство Потустороннего смешивается с жаждой красоты, столь же неутолимой и конкретной, как голод страдающего булимией. Я говорю о вещах самых простых, житейских, ведь что может быть более значительным и вещественным, чем страстное желание существовать, не умирать? С самого начала времен не было, наверное, человека, который хоть раз не испытал это искушение красотой, эту потребность в вечности. Даже идиоты страдают трансцендентным беспокойством и иной раз мечтают о вечности. Метафизика – самая распространенная из низменных страстей.
Но тем не менее ночью 1 января я безвольно поддалась трансцендентному похищению, а в десять утра высунулась из окна своей квартиры (холодный воздух, мир спокоен и прозрачен после безумств праздничной ночи, четкие контуры предметов), и тут за моей спиной зазвонил, разом выведя меня из забытья, телефон. Заговорил автоответчик, и сначала я услышала свой собственный голос, в полной тишине до жути громкий. И тут же у меня застыла кровь в жилах от глухого, хриплого голоса, которого я никогда в жизни не слышала:
– Сообщение от «Оргульо обреро». Если хотите увидеть Рамона Ирунью живым, найдите двести миллионов песет. Не сообщайте полиции, не подавайте жалоб. Ждите нашего следующего звонка.
Я побежала к телефону, но не успела. Не могу сказать, что в тот день реакция у меня была на высоком уровне.
Хватит врать: я успела бы. Телефон был рядом, и я могла бы снять трубку, расспросить звонившего, обругать его, оскорбить. Но я не решилась. Меня захлестнуло чувство опасности, выступила холодная испарина, подкатила тошнота, сердце бешено заколотилось, воздуха не хватало – одним словом, весь набор мук для труса. Я всегда была большой трусихой. Потому и застыла моя рука в двух сантиметрах от телефонной трубки, и так я стояла долго-долго после того, как тот тип повесил трубку. Забавно, но Рамона никогда не сердило, что я такая трусиха. По правде говоря, ему это скорее нравилось. Рамон Ирунья был человек самый обычный и скучный и настолько ленивый, что никогда не давал себе труда с кем-то поспорить, поссориться. Как принято говорить, милейший человек. Но когда на меня нападал приступ страха, он становился совсем другим, он был предупредителен, внимателен, остроумен. Вот пример: мы переходили реку вброд, по камням, проложенным крестьянами, и посреди реки меня охватила паника, я не могла ни шагнуть назад, ни перепрыгнуть через бурлившую воду на следующий камень. Рамон то и дело возвращался с противоположного берега, говорил мне всякие приятные вещи, пытался успокоить, утихомирить меня, смешил и протягивал руку над ревущей водой, раз за разом терпеливо объяснял, как ставить мои неуклюжие ноги на каменную гряду, и в конце концов спасал меня. Я была так благодарна ему! Наверное, эти минуты нежности и взаимопонимания (он в точности подыгрывал моему состоянию) и были ближе всего к высшей точке страсти, которую мы с Рамоном пережили.
Возвращаясь к 1 января, когда я наконец справилась с приступом паники и обрела способность действовать, я снова прокрутила запись и послушала ее внимательно. «Оргульо обреро» – что это значит? Выходит, Рамона все-таки похитили? Произошло то, что случается с другими, а с нами – никогда? Что бывает только по телевизору или в кино? Я побежала к соседу и заколотила в двери. Феликс открыл очень не скоро, или мне так показалось. Его белая шевелюра торчала, как перья взъерошенной курицы.
– Что такое? Что происходит? Что случилось? – в полной растерянности спрашивал он как бы в двух регистрах. Уверена – я подняла его с постели.
Не тратя времени на объяснения, я потащила его к себе, он покорно шел, слегка шаркая войлочными шлепанцами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110