Начнем с лица: очищающее молочко, эмульсия для век, питательный крем на ночь, увлажняющий дневной крем, восстанавливающая маска раз в неделю. Теперь тело: пена для укрепления бюста, антицеллюлитный крем для ягодиц, специальный гель от старения кожи рук.
А рот? Это что-то ужасное. Теперь я ношу съемный протез, для которого имеется особая емкость. Шелковая нить для чистки нижних зубов, они у меня пока свои. Литровая бутыль антисептика для полости рта. Мазь на случай, если из-за протеза воспалятся десны. Бумажные платочки, чтобы утирать слезы (до сих пор каждый вечер, снимая протез, чтобы его промыть, я горько плачу).
И наконец, добавим сюда сугубо медицинские средства. Таблетки цистина для волос. Витамин С от всего на свете. Альмакс от гастрита. Алка-Зельцер от похмелья (нет у меня уже прежней стойкости). Аспирин на все случаи жизни. Нолотил и противовоспалительные полоскания: после той аварии верхняя челюсть у меня так и не пришла в норму. Пилюли, чтобы спать. Тонопан с кофеином, чтобы бодрствовать. Вот теперь, пожалуй, все.
А ведь могло бы быть и хуже. Если бы, допустим, пришлось захватывать еще крем для ног от грибка или мазь от геморроя. Но мне, к счастью, не нужно ни то, ни друтое. Пока.
Все эти пузырьки, склянки, бутылочки, тюбики, футляры, коробочки, флаконы, баночки, пакетики и ампулы бесстыже громоздились в ванной моего гостиничного номера в Амстердаме как напоминание о том, что живая природа во мне постепенно гибнет, превращаясь в природу неживую, эдакий натюрморт. Во всяком случае, такое было у меня тогда ощущение. Глиняная кружка на переднем плане и окоченевший труп кролика, подвешенного за уши к стене. Все эти пузырьки, склянки, бутылочки, тюбики, футляры, коробочки, флаконы, баночки, пакетики и ампулы представляли меня, мою жизнь. Старея, твой организм начинает разрушаться, и тогда предметы, вещи, эти дешевые заменители той личности, какой ты до сих пор была, мало-помалу заполняют все твое существование, все более убогое и неполноценное. Но самое ужасное, что это не только проблема плоти. Подобно тому как крем от морщин заменяет природную свежесть щек, затасканные цитаты могут заменить любопытство юности, эгоистические привычки – первое трепетное чувство, а новый автомобиль – жажду жизни. По мере того как мы стареем, мы обрастаем общими местами и вещами, чтобы заполнить образующиеся в нас пустоты. Я уныло созерцала весь этот хлам, едва умещавшийся в ванной, и думала о том, что в своем возрасте уже явно несовместима с Адрианом: в сияющей фарфоровой белизной ванной у него не было ничего, кроме электробритвы, дезодоранта, зубной щетки и пасты, напоминавших горстку отважных исследователей бескрайних полярных просторов.
Я хочу сказать, что боялась Адриана точно так же, как пьяный, направляющийся прямиком к глубокой яме, боится сломать себе шею. Но падение уже было неизбежным. Плясало пламя в камине, и мы были одни в целом мире, разделенные (или соединенные) кроватью. Я взглянула на него, он на меня. Сколько романтических сцен начинается именно так! В романах, фильмах, да и в обычной жизни тоже. Эти взгляды, полные ожидания, предвкушения, отчаянной решимости, которыми обмениваются почему-то чаще всего у дверей, будь то двери номера в отеле, твоей квартиры, дома или автомобиля. Расставание у открытых дверей, длящееся минуту, две, десять минут. И всегда эти взгляды: умоляющие, преданные, проникнутые сладостным сомнением, когда неизвестно, поцелуетесь вы в конце концов или нет. Жадные, ласкающие взгляды. Так, наверное, в мире пернатых самец смотрит на самку, когда исполняет перед ней брачный танец; так, должно быть, смотрят друг на друга бык и корова, жирафы и даже сколопендры. Это основной, изначальный взгляд, столь же древний, как знание о том, что ты смертен.
Итак, я взглянула на него, он на меня, но время шло, и ничего больше не происходило. Первая фаза любви напоминает игру в шахматы, когда ты ходишь пешкой, рискуя при этом потерять фигуру. Но какой ход будет самым верным? Я все думала, думала, пока мозги не начали плавиться. И вдруг вспомнила Лоренса Даррелла. В «Александрийском квартете» некая женщина соблазняет приятеля своего сына. Я почти не помнила сам роман, но она была точно мать, а он – друг ее сына. Так вот, эта женщина говорила ему: «У тебя что-то прилипло к губам. Дай-ка я сниму». И, наклонившись к нему, далеко не по-матерински проводила кончиком языка по губам юноши. И надо же случиться такому совпадению: на подбородке у Адриана я заметила хлебную крошку.
– Дай-ка сниму… – начала я, протягивая к Адриану руку, которую намеревалась использовать для начала атаки: я хотела взять его за щеку, чтобы было удобнее действовать.
– Подойди поближе! – перебил Адриан, резко приподнялся и тут же наткнулся правым глазом на мой указательный палец.
Хотя бы это нас на время соединило. Адриан взвыл от боли и схватился за глаз, я же испуганно приблизилась к нему и принялась что было сил барабанить по спине, участливо вопрошая при этом:
– Я тебе сделала больно? Очень больно? Очень-очень?
Адриан приоткрыл слезящийся глаз, который успел налиться кровью, хотя и не внушал опасений, что его обладатель останется кривым на всю жизнь.
– Пустяки. Надо его только промыть.
Он протянул руку к старой фланелевой рубашке, висевшей на стуле, но не надел ее. Я хочу сказать, не всунул руки в рукава. А сел на уголке кровати, обернул рубашку вокруг бедер и после этого выбрался из-под простыней. Я поняла, что, кроме майки с короткими рукавами, на нем ничего не было надето. Я застыла у кровати, ничего не соображая. Адриан прошествовал мимо меня в направлении ванной, завязав рубашку узлом на животе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110