Драться, защищать, разрывать на куски, убивать.
Когда однажды в пятилетнем возрасте Кэти потерялась в толпе и закричала, то мне показалось, что от ее крика сердце у меня заледенело. В другой раз, когда ей было семь лет, и мы были в гостях у друзей, собака – терьер схватила дочь за рукав платья. Крик Кэти заставил меня без памяти броситься ей на помощь. Я вцепилась руками в челюсти терьера и раздвинула их с силой, о наличии которой в себе даже не подозревала.
Когда Кэти позвонила мне в ту пятницу вечером в дом Молли, она не кричала – она издавала звуки, похожие на стоны, перемежавшиеся с рыданиями. Эти звуки, а также то обстоятельство, что Кэти почему-то оказалась не в интернате, а дома, буквально подбросили меня на ноги, вытолкнули к машине и заставили гнать домой на полной скорости.
По дороге в Пеннигейт я старалась убедить себя в том, что вряд ли с Кэти случилась какая-то страшная беда. Ведь моя дочь иногда воспринимает обыкновенные происшествия чересчур болезненно. Но в тот самый момент, как, войдя в дом, я окликнула Кэти и услышала ее отчаянный плач наверху, чувство ужаса пронзило мое сердце.
Полностью одетая, Кэти сидела в моей ванне, наполненной водой лишь наполовину. Вода в ванне была темная.
Я, как заведенная, спрашивала ее, что случилось. И повторяла этот вопрос столько раз, что мне стало казаться, будто он сам по себе отдается от стен многократным эхом. Сначала Кэти ничего не говорила. Она дрожала, как-то обреченно мотала головой, всхлипывала и стонала. Когда, наконец, она смогла что-то произнести, разобрать смысл ее слов было невозможно. И все же я сразу все поняла. И будто шагнула в пропасть, в бездну.
Испытывая мучительную душевную боль, я крепко прижала Кэти к себе и стала покачивать ее, словно маленького ребенка. От этого грязноватая вода в ванне заходила волнами. Кэти задрожала еще сильнее. Я вынула пробку из ванны и выпустила мутную холодную воду. Потом помогла дочери снять одежду и набрала целую ванну теплой прозрачной воды. Я вымыла ее, завернула в большое мохнатое полотенце и уложила на свою кровать. Не переставая гладить волосы Кэти, все повторяла, что люблю ее. Я чувствовала себя так, как будто внутри у меня все высохло.
Затем я дала Кэти две таблетки снотворного, а когда она немного успокоилась, стала задавать ей мучительные для меня вопросы. Тихим и спокойным голосом, начав с самых простых. Что заставило Кэти приехать из интерната домой? Как она добралась до Пеннигейта? Поначалу она не хотела отвечать, но потом с болью стала выдавливать из себя слова, которые больше походили на стон. Наконец я разобрала.
– Он сказал, что ты там… Он обещал… обещал… Сказал, что ты укладываешь вещи… Он уверял, что ты там…
Другие ее фразы были такими же отрывочными, но в конце концов я поняла, что Гарри позвонил Кэти в интернат, заверил ее, что я буду вместе с ним на яхте, предложил, чтобы мы поужинали втроем и попросил ее приехать на такси.
Слова Кэти с трудом доходили до моего сознания – словно кто-то силой вбивал мне их в голову. Гарри сказал, что я буду с ним. Значит, он солгал Кэти. И солгал не просто так, а с умыслом: он хотел убедить Кэти, что в тот вечер она будет в безопасности. И поняв это, я осознала и другое: Кэти все время жила под угрозой со стороны Гарри, все время боялась его.
И тогда мне оставалось задать всего один вопрос. Я произнесла его шепотом:
– Это случалось и раньше?
Кэти не ответила, и я повторила вопрос. Но она глубоко уткнулась в подушку и молчала. И само по себе молчание было ее ответом.
Я испытала что-то близкое к приступу дурноты. Мне захотелось изрыгнуть из себя даже малейшие остатки любви, какую я когда-то испытывала к Гарри. Мне захотелось зачеркнуть все мои прежние чувства к нему. Мое отчаяние было тем более велико, что я понимала, насколько сама виновата в случившемся. Я должна была не допустить этого, должна была предвидеть.
Я снова подумала о дьявольском замысле Гарри, о том, как он распланировал свое преступление, и внутри меня что-то оборвалось. Осталась только холодная ярость.
Раньше я считала, что неплохо знаю себя. В моем возрасте люди обычно осознают границы своих эмоций. Я испытала себя и в счастье, и в горе. Но мысль о совершенной Гарри подлости заставила мои чувства выплеснуться за привычные границы. Во мне вскипела незнакомая мне доселе ярость. Это уже не было похоже на приступы детской злости, какую я иногда испытывала по отношению к матери, и не имело ничего общего с чувством обиды, временами посещавшем меня в замужестве. Это была ярость, заполнившая меня целиком. Она забушевала во мне, словно шторм, и вытеснила из сердца все остальные чувства.
Оставив заснувшую Кэти, я натянула плащ и выскользнула через боковую дверь в сад. Вышла на тропинку, ведущую к пристани, и побежала к реке. В темноте я часто спотыкалась и падала. Словно в забытьи, говорила сама с собой. И предательство Гарри открывалось мне с новых ужасных сторон.
У пристани я нашла только плоскодонку. Подвесной мотор стоял на своем месте, но ключа в замке зажигания не было. Тогда я вспомнила о направлении течения в эти часы и поняла, что смогу добраться до яхты и без мотора. Под задней скамейкой отыскала весла, установила их, оттолкнулась от пристани и быстро выплыла на середину реки. Течение подхватило и понесло меня. Было темно, над рекой все еще висел плотный туман, но я ни на секунду не сомневалась, что найду «Минерву». Моя ярость должна была привести меня к ней.
Доусона куда-то вызывают, и когда он вскоре возвращается, то предлагает сделать перерыв. Мы с Леонардом выходим прогуляться на улицу и безуспешно ищем какое-нибудь укромное прохладное местечко, где можно было бы спрятаться от полуденной жары.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137