Точнее, ни о чем в особенности. Меня занимали разнообразные приятности: незаконченные стихи, меню предстоящего ужина, бедра женщины, с которой я спал прошлой зимой, задуманное посвящение Уолсингему, аккуратные кустики фиалок под ногами, уютно устроившиеся меж деревьев, двубортный камзол того же цвета – и пойдет ли он мне. Ко всему этому примешивалось удовлетворение моим добрым здравием. Бурлящая во мне кровь, уверенность в расположении моего покровителя и в теплом приеме, что ждал мои стихи в Лондоне, когда я наконец туда вернусь. Я был полон самодовольства. Будь я чуть суевернее, наверное, побоялся бы навлечь на себя беду, прогневив Бога своим зазнайством. Но все это чушь. Чтобы призвать неприятности на свою голову, человеку не нужна помощь ни Бога, ни дьявола.
Солнце скрылось за пологом листвы, зелень потемнела, тропинку пересекли удлинившиеся тени деревьев. Я шел сквозь решетку из света и тени, раздумывая, как бы приспособить ее для метафоры.
Природа не знает различья меж солнцем и тьмою, меж злом и добром.
Я не видел никого, но лес жил своей тайной жизнью, не менее бурливой, чем на любой лондонской улице. Дневные и ночные твари незримо сновали в сумерках. Птицы высвистывали свои сигналы, мелкие зверьки, пробудившиеся для ночной охоты, разбегались из-под моих ног в палой листве. Сверчки трещали на стиральных досках, в древесных кронах ревел ветер. Краем глаза я заметил испуганную лань, бесшумно наблюдавшую за мной.
«Вот-вот, – сказал я ей, – держи ушки на макушке». И засмеялся, потому что и сам поступал по меньшей мере неблагоразумно, гуляя после заката в этих лесах. Помню, я остановился и закурил трубку, в надежде разогнать дымом мошек, роящихся вокруг лица, и затем прибавил шагу, чтобы успеть к дому до темноты.
Так прошли мои последние мирные минуты. Я не знал о прибытии незваного гостя, не слышал стука подков о булыжник, не видел безумия в зрачках взмыленной лошади. В доме ждал меня напыщенный Посланник Королевы. Поприветствовав меня с галантностью, в которой сквозил сарказм, он вручил мне приказ от Тайного совета. Драматургу Кристоферу Марло надлежало вернуться в Лондон немедля.
* * *
Что проку в побеге? Увеличивает он или уменьшает шансы спастись? Каждый раз, вырываясь из оков и ускользая от обвинений, набираешься ли нового опыта или просто растрачиваешь отпущенную тебе удачу?
То, что мне уже приходилось представать перед судом и что я отделался всего парой месяцев за решеткой, едва ли могло служить утешением, когда я, вновь арестованный, трясся на чужой лошади по дороге в Лондон. Мне вспомнился средних лет воин, который дрался на дуэли возле таверны в Шордиче. Он имел репутацию искусного фехтовальщика, но, когда дело дошло до драки, оказался неспособен парировать удар, от которого в прежние годы с легкостью бы увернулся. Клинок его соперника достиг цели, и герой сотен битв согнулся пополам со стоном, в котором звучало больше изумления, чем боли. Его убийца издал победный клич. Но я уже тогда знал, что жизнь победителя часто коротка – эта мысль вернулась ко мне и отняла весь покой, каким наградил меня опыт прошлых опасностей.
Человек Уолсингема заранее поскакал в город – удостовериться в полномочиях посланника. Ему подтвердили, что бумага, привезенная им, – не розыгрыш и не дешевое вымогательство, но подлинный документ, исходящий от Тайного совета Королевы, лиги могущественнейших людей в Англии. Людей, вольных приговорить человека к смерти, пытке или пожизненному ожиданию обвинений. Людей, ответственных лишь перед Королевой, Богом и друг перед другом.
Быть может, конский топ вернул мои мысли к событиям прошлой ночи, но я и раньше замечал, что страх нередко будит в памяти если не любовь, то вожделение.
Мой покровитель, лорд Уолсингем, величествен и крепко сложен. Вся его родословная видна в правильных чертах и легкой походке, звучит в уверенном смехе. Изящество, с каким он руководил нашими застольными беседами, скрадывало стальной холод его взгляда. Я помнил его кузена, Уолсингема-старшего. Как паук, тот всю жизнь плел сети шпионажа и интриг. А потому, предполагая, что мой покровитель унаследовал его искусство, я всегда тщательно выбирал слова за столом.
В Скедбери мы жили прекрасно. Я привык к добрым винам и высокому обществу и не слишком-то хотел возвращаться к жизни поэта, когда придет срок. В ночь перед моим арестом Уолсингем и я обедали вдвоем, хотя стол ломился от яств. Вареные каплуны в пряностях и апельсинах, жареная ягнятина, кролики, жаворонки, салат из латука и розмарина. Я не придал значения выбору зелени, но женщина, сведущая в языке цветов, пожалуй, могла бы найти здесь тайный смысл и предугадать события.
Уолсингем сидел во главе стола, я – по правую от него руку, словно какой-нибудь вассал в былые времена. Блюда сменяли друг друга, но я заметил, что Уолсингем ел немного, а пил больше, чем было в его привычке. Я, как и подобает, не отставал от него ни на круг, так что, когда слуги убрали посуду и оставили нас наедине, мы оба были пьяны и счастливы обществом друг друга. За окном стемнело, в приглушенном огне свечей дым из наших трубок опутывал комнату, словно компания привидений, явившихся на торжество.
Бывает так, что течение вечера вдруг совершает поворот. Все, кроме нас, уже спали, когда настрой изменился. В ответ на какой-то жест Уолсингем положил руку мне на плечо, пожимая его с дружеской нежностью, но задержал ее на один или два вдоха долее, чем позволяли приличия. Я замешкался, уловив его острый запах, услышав неровное дыхание и забыв обо всем остальном. Но тот, кто умеет читать знаки, должен уметь и отвечать на них.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24